Москва и москвичи - Михаил Загоскин

— Да, — сказал я, — нам этим похвастаться не можно: наша Москва-река…

— Не прогневайтесь, — прервал Дыбков, — мы не променяли бы на нее нашу Черную речку или Карповку, — по них все-таки в лодках ездят; а через вашу Москву-реку, говорят, куры вброд ходят… Да скажите, пожалуйста, какую же вы пьете воду?

— Можно пить и москворецкую — она весьма недурна; а сверх того у нас во многих местах есть фонтаны с отличной водою.

— А!.. Видел, видел!.. То есть не фонтаны, а источники; вот как у нас по Царскосельской дороге… Фонтаны — дело другое, и если б вы побывали у нас в Петергофе… Да что об этом… Скажите-ка мне лучше, почтеннейший Богдан Ильич, могу ли я здесь кое-чем позапастись?

— А что вам надобно?

— Мне нужно купить французского табаку да несколько бутылок вина… Я уж не требую, чтоб это было отлично хорошо…

— А почему же вам этого не требовать?

— Сам виноват, Богдан Ильич! Забыл всем нужным запастись в Петербурге.

— Не беспокойтесь. Вы найдете здесь и цельное вино, и хороший французский табак.

Дыбков улыбнулся.

— Хороший? — повторил он. — Извините, Богдан Ильич. Если б дело шло о калачах, так в этом и спору нет: Москва ими славилась; но все предметы роскоши и все то, что идет из чужих краев… Впрочем, у меня больших претензий нет, я всем буду доволен. Кто едет за две тысячи верст от Петербурга, в самую глубь России, тот должен всего ожидать. Что делать, Богдан Ильич! Придется месяца два потерпеть, да зато я познакомлюсь с нашими провинциями; а, признаюсь, я давно желаю на них посмотреть. Жаль только, что не увижу их, так сказать, нараспашку, не застану врасплох. Мне очень бы хотелось взглянуть на их будничный, простой быт; а как это сделаешь?… Во всяком городе узнают сейчас, что я занимаю такой видный пост в Петербурге, — пойдут церемонные визиты, официальные приглашения, званые обеды… Ну, что тут увидишь и что узнаешь?… Вот, Богдан Ильич, — примолвил Дыбков с таким детским простодушием, что мне стало его жаль, — вот, сударь, случаи, в которых инкогнито должно быть очень приятно!

Несмотря на мою страсть угощать всех приезжих Москвою, я не предложил моих услуг Андрею Евстафьевичу, который отзывался так холодно о нашем Кремле и не постигал, что главная прелесть Москвы состоит именно в том, что она вовсе не походит на великолепный Петербург, на щеголеватый Берлин, на Париж, на Вену и вообще на все города Европы. Она прекрасна не заимственной, а собственной своей красотою. Мы пригляделись к нашей Москве, а послушайте, что говорят о ней иностранные путешественники. Недавно я спросил одного из них, как ему показался наш первопрестольный город.

— Ваша Москва, — отвечал он, — вовсе не походит на то, что мы привыкли называть правильным, великолепным, изящным, а между тем я не могу ею налюбоваться. Все, что я до сих пор видел, так огромно, чудно, пестро, так противоречит нашим западным понятиям и в то же время так прекрасно, что я решительно очнуться не могу. Одним словом, ваша Москва не город, а «тысяча и одна ночь», или, лучше сказать, очаровательный, волшебный сон, в котором все для меня ново.

Я распрощался с господином Дыбковым, пожелал ему счастливого пути и отправился домой. Спустя месяца полтора после этого явился ко мне поутру господин Дыбков. Он сказал мне, что, возвращаясь в Петербург, хотел узнать, не имею ли я каких-нибудь препоручений к моему приятелю. Я поблагодарил его и спросил, как он провел свое время в губернии, понравился ли ему образ жизни наших провинциалов, повеселился ли он?… При этом последнем вопросе господин Дыбков покраснел.

— Повеселился? — повторил он. — Где-с?… В этой трущобе? В этих губернских городах, в которых не имеют никакого уважения ни к званию, ни к лицам?… Помилуйте!.. Да можно ли повеселиться там, где живут какие-то мужики, варвары, которые засели в своих конопляниках да никого и знать не хотят!.. Представьте себе, — продолжал господин Дыбков с возрастающим жаром, — петербургский житель, человек, занимающий такой видный пост… должен был… Вы не поверите!.. Да, сударь, должен был во всех губернских городах обедать где?… В трактирах, сударь! В трактирах!.. Да еще в каких!.. Харчевни мерзкие!.. А туда ж: ресторации… нумера!.. Хлева, сударь… хлева!..

— Это странно, — сказал я, — у нас в провинциях вообще очень гостеприимны, и, если приезжий желает со всеми познакомиться, ему стоит только сделать несколько визитов или привезти с собой хоть одно рекомендательное письмо…

— Рекомендательное письмо? — повторил с живостью Андрей Евстафьевич. — Мне рекомендательное письмо, сударь, — подорожная!.. Такой чиновник, как я, в каком-нибудь провинциальном городишке… Да это, сударь, эпоха!.. Нет, признаюсь, я не ожидал такого разврата в наших провинциях… Все, сударь, потеряно, все!.. Покойный батюшка служил в канцелярии генерал-прокурора, — бывало, поедем не по службе, а по собственным делам в какой-нибудь губернский город… Господи, боже мой!.. Все встрепенется!.. Исправник, заседатели в мундирах… Обывательских лошадей бери безденежно сколько хочешь!.. Что лошади!.. По дорогам лагуны горят!.. А теперь!.. Скверный дух, батюшка, скверный!.. Представьте себе: вздумалось мне проездом остановиться отдохнуть в одном уездном городе. Привезли меня в гостиницу — гадость такая, что не приведи господи! Хуже всякой конюшни. Вот я посылаю сказать городничему, что такой-то проезжий петербургский чиновник желает переночевать в городе, но так как городская гостиница не представляет к сему никаких удобств, то он покорнейше просит господина городничего приказать отвести ему квартиру в каком-нибудь обывательском доме. Вот жду: явится ко мне сам городничий, вероятно, предложит свой дом… И что ж, сударь? Человек мой возвращается с ответом: «Скажи, дескать, твоему барину, что квартиры отводят только для проходящих войск, а если, дескать, его высокородию не нравится наша гостиница, так он может сам нанять квартиру у любого обывателя». Разумеется, после такого дерзкого ответа я не мог остаться ни минуты в этом скверном городишке. Добрался я наконец до первого губернского города, живу в нем сутки, двое… Поверите ли?… Никому до меня и дела нет!.. Приезжаю в другой губернский город, останавливаюсь в гостинице… Порядочная!.. Довольно чисто, не пахнет ни кислой капустой, ни рыбой… Входит трактирщик: «Позвольте узнать чин, имя и фамилию». — «Статский советник, братец, Андрей Евстафьевич Дыбков, чиновник, служащий в таком-то министерстве». Трактирщик в пояс поклон — и вон! Гляжу в окно: бежит он сломя голову по улице… повстречался с человеком в треугольной шляпе, по всему видно — квартальный… пошептались; квартальный сел на извозчика и поскакал. «А-га, — подумал я, — проснулись!» Этак через полчаса входит мой Алексей и докладывает, что ему на почтовом дворе сказали, будто бы все лошади в разгоне и только разве к ночи вернутся назад. «Я было поспорил со смотрителем, — примолвил Алексей. — Да он божится, что лошадей нет, а ямщики говорят не то; да и сам-то он, проклятый, ухмыляется». — «Ухмыляется, — подумал я, — вот что!.. Понимаю!.. Ему не приказано давать мне лошадей: это деликатная манера позадержать меня в городе… Понимаю!..» — «Не прикажете ли, — спросил Алексей, — сказать трактирщику, что вы изволите здесь кушать?» — «Нет, братец, погоди! Мне кажется, я буду обедать не здесь… Ступай себе, поешь; да вынь из чемодана шкатулку, мундирный фрак и прочее». Вот, сударь, я выбрился, оделся, сижу себе час, сижу два, сижу три… Что такое? И скучно, и есть хочется, а гонца ко мне от губернатора нет как нет!.. Видно, приготовляется — не хочет принять меня по-будничному… Проходит еще час, другой… Слышу — бьет семь часов! Да этак поздно и у нас в Петербурге не обедают!.. Я кликнул трактирщика. «Что, брат, губернатор в городе?» — «В городе, сударь. Сейчас изволил проехать». — «Проехать? Куда?» — «Да, я думаю, никуда, ваше высокородие; он всегда изволит кататься после обеда». Вот тебе раз!.. Что это все значит?… «Послушай, любезный, — сказал я хозяину, — мне показалось, что ты говорил на улице с каким-то квартальным?» — «Говорил, сударь». — «И этот квартальный сел на извозчика и поскакал». — «Точно так-с!.. Этот квартальный надзиратель — мой куманек. Я думал, что вы будете здесь кушать, так просил его взять в погребке бутылочку хорошего сотернова. Ординарное-то у меня есть, да не отличное: здешние посетители им не брезгуют, а ваше высокородие дело другое — вы человек петербургский!..» Прошу покорно, а делать-то нечего! Принимайся за трактирный обед. «Да ничего, дескать, нет». — «Как так?» — «Ваш человек сказал, что вы кушать не будете, так для вас ничего не готовлено». Поздравляю: без обеда!.. Признаюсь, Богдан Ильич, в жизнь мою я не сердился так на самого себя, как в этот раз… Дурак этакий!.. Уж я видел, какой народ эти провинциалы, — чего тут ожидать? Да разве есть что-нибудь для них святое?… Что им такое петербургский сановник? Они сами господа!.. Вы скажете, что губернатор не знал о моем приезде в город… Да как ему, сударь, не знать об этом?… Уж коли ему не донесли о приезде такого чиновника, как я, так о чем же ему и доносят?… Нет, Богдан Ильич, худо, очень худо!.. Все потеряно, батюшка, все!..