Возвращение принцессы - Марина Евгеньевна Мареева

на спуск, убил себя? Она, Нина, тоже бы нажала на кнопку своего «Никона»?

Так ведь она и нажала.

Мерзость. Ты себя продала, тебя нет, Нины — нет, есть гадина какая-то, хищная, азартная гадина, на этой распродаже ты — как рыба в воде, ты — в выигрыше, ты с неплохим наваром. Тебе осталось-то всего ничего: сторговаться с Игорем, продать ему эту пленку за две штуки. Он даст: она того стоит. Он поторгуется — и даст.

Нина остановилась. Она давно сбилась с тропинки и теперь стояла по колено в снегу, возле глухого забора. Куда она идет? Она идет к своему Солдатову. Дело сделано — она идет к Петру.

Нет, Нина, давай-ка возвращайся обратно.

Этот сумасшедший там, в пустом доме, допьет сейчас водку, отыщет обрез в снегу, у сосны. Снова попытается нажать на спуск. Может такое быть? Может.

Давай возвращайся.

И Нина повернула обратно. Выбралась на тропинку, пошла быстрее Если ты человек — возвращайся, войди в этот дом, попытайся помешать ему сделать это.

Если ты — человек.

Как жаль, что Петра нет рядом! Сама виновата.

Она влетела в открытую калитку, огляделась. Никого. В окнах свет, входная дверь приоткрыта.

Он отшвырнул свой обрез к сосне, вот сюда. Господи, сделай так, чтобы обрез был здесь, в снегу!

Нина метнулась к сосне обреза не было. Он его забрал. Вот отпечатки его шагов, снег белейший, свежайший, все видно отчетливо. Вот отпечатки — и вот узкое глубокое отверстие в сугробе, куда упал обрез. Отсюда Проскурин его только что достал.

Нина затравленно оглянулась на дом. На окнах ярко освещенной веранды занавесочки такие веселенькие, кокетливые, с оборками. А что за ними? Иди в дом, Нина.

А если он в меня выстрелит? Он сидит там пьяный, безумный. Он вооружен. Он может выстрелить.

Иди, Нина. Все равно иди. Замаливай свой грех.

И Нина поднялась по ступеням крыльца. Ей не было страшно. На то, чтобы понять, что тебе страшно, тоже нужно время. Она толкнула приоткрытую дверь. А если он уже мертвый? И ты сейчас…

— Кто?! — хриплый высокий мужской голос.

Нина вошла.

Проскурин сидел у стола на громоздком стуле с высокой спинкой. На столе стояла пустая бутылка. Рядом лежал обрез.

— Вы кто? — спросил Проскурин, глядя на Нину. Он с трудом ворочал языком.

Нужно прикинуться абсолютной идиоткой. Да, это единственный выход. Если выход вообще есть. Выход всегда есть, ты на этом стоишь, Нина, это твое железное правило. Оловянное.

— Здравствуйте, — сказала Нина как можно приветливей. Такая жизнерадостная кретинка. Улыбайся пошире, сделай шаг вперед. — Я… Я заблудилась. Еду в гости… И заблудилась. — Еще шаг к столу. — А у вас дверь открыта…

— Стойте там, — процедил Проскурин и положил ладонь на приклад обреза.

Нина остановилась Нет, на дурика ничего не выйдет. Какие же у него мутные, страшные, неживые глаза!

— Я сторож. — Он перехватил ее взгляд, брошенный на ружье. — Сторожу́. Уходите.

— Но, может быть, вы выйдете со мной? — умоляюще протянула Нина. Улыбайся! И ведь нужно себя не выдать, не показать ему, что ей страшно, теперь ей было очень страшно. — Может быть, вы покажете мне дорогу? Мне нужна станционная площадь Они там рядом живут, те, к кому я…

— Уходите! — Проскурин повысил голос.

Он ее гонит. Она ему мешает. Значит, он хочет сделать то, что он не смог сделать там, во дворе. Значит, никуда она не уйдет. Ладно. Она выберет другую тактику.

— О-ой! — протянула она, округлив глаза, и сделала еще один шаг к столу. — Го-осподи, я вас узнала! — Как голос дрожит, как она фальшивит! Лицедейство — это по проскуринской части, Нина — актриса никудышная. — Господи, вы же Проскурин!

— Убирайтесь! — В мутных глазах его метнулась злоба. — Уходите отсюда!

— Ну не злитесь… Пожалуйста… — Еще один шаг. — Вы же мой любимый…

— Вон отсюда! — прорычал Проскурин, беря в руки обрез. Он ее ненавидел, она его бесила, его все сейчас бесило. — Вон!!!

— Мой любимый… актер… — Нина медленно шла к столу. Ну что он, выстрелит в нее, что ли? — Успокойтесь…

— Вон! — Бешеная муть застилала его глаза, он сжал в руке обрез. — Что, стрелять мне? Убирайся!

— Да положите вы вашу… пушку… — Нина подбиралась к столу, медленно, осторожно, упорно. — Вы что? Зачем? — продолжала она, задыхаясь. — Вы же хороший…

— Вон!

— Добрый… Интелли…

Он выстрелил в стену, вбок, не целясь, навскидку. Пуля прошила драгоценное чрево буфета из красного дерева, изуродовав нижнюю дверцу, расщепив ее пополам.

Несколько секунд они оба тупо смотрели на эту дверцу, потом Проскурин перевел взгляд на Нину и сипло повторил:

— Вон.

Нина молчала. Какое — вон? Это ведь нужно двигаться, передвигать ноги, а Нина сейчас — ни вперед, ни назад, ни влево, ни вправо. Ее ноги не слушаются. Она их не чувствует.

— Я считаю до трех, — объявил Проскурин. Обрез он положил себе на колени. Указательный палец завис над курком. И он не протрезвел ни на йоту, тут всякий бы протрезвел, а он — нет. Пустые глаза, угрюмый хриплый голос. — Давай уходи по-хорошему.

Хлопнула калитка. Скрип снега, шаги. Нина их слышала, дверь была открыта настежь.

— Я не уйду, — сказала Нина как можно громче, стараясь заглушить голосом звук этих приближающихся шагов. — Никуда я не уйду, не надейтесь.

Скрипнули ступени крыльца. Проскурин вздрогнул и поднял обрез.

Чьи-то руки сжали Нинины плечи, она понять ничего не успела, секунда — и она уже стоит за широкой сутулой спиной своего Солдатова.

— Вон отсюда! — надсадно крикнул Проскурин. — Оба!

— Бога ради… — Петр задыхался от бега, не говорил — сипел. — Наши желания совпадают.

Он спиной подталкивал Нину к открытой двери, теснил к выходу, закрывая собой. Она теперь ничего не видела, ни этого сбрендившего горе-самоубийцу, ни комнаты — только плечи Петра и его затылок, влажный от пота. Воротник его рубашки тоже потемнел от пота, куртка была полурасстегнута, съехала с плеча.

— Как ты меня нашел?

— Улицу за улицей объезжал… — Петр продолжал теснить ее к дверям. — Уже мимо проехал… Услышал выстрел — вернулся…

— Долго ждать? — рявкнул Проскурин. — Вон!

— С превеликим удовольствием, — почти учтиво ответил Петр.

— Петя, я не пойду.

Нина решительно вышла вперед. Петр схватил ее за руку, толкнул к дверям, снова заслонил собой.

— Я не пойду! — крикнула Нина, вырвавшись. — Мы не уйдем. — Она села на стул возле стены и добавила, глядя на Проскурина: — Он себя убьет. Он себя убить хочет.

Проскурин посмотрел на нее Хмельная муть по-прежнему застилала его глаза. Но кое-чего Нина все же добилась: кривая ухмылка тронула