Гоголь: Творческий путь - Николай Степанов

События, происходящие в Испании, в больном воображении и истолковании их Поприщиным приобретают комически-пародийный характер. Мания величия Поприщина, вообразившего себя испанским королем, служит поводом к пародийному изображению борьбы за престол в Испании. «Не может взойти донна на престол», – это заявление Поприщина повторяет аргументацию карлистов. Точно так же и заключительная фраза повести: «А у алжирского дея под самым носом шишка» – явилась откликом на события в Алжире, где незадолго перед этим французы добились низложения последнего алжирского дея. (В первоначальном тексте, видимо не пропущенном цензурой, читалось: «… у французского короля шишка под самым носом», что являлось еще более непочтительным намеком на свержение Карла X, вынужденного в результате июльской революции покинуть в 1831 году Францию.) На фоне всех этих политических событий бессвязные реплики Поприщина как бы отражают сумятицу, царившую в Европе, подчеркивают шаткость общепринятых представлений о незыблемости старого порядка.

В своем болезненном состоянии Поприщин, считая себя испанским королем, весьма свободно рассуждает и о царе. Эти рассуждения не смогли попасть в печатный текст, но они сохранились в черновой рукописи. При проезде государя Поприщин замечает, «что он не мог открыться тут же, при всех, потому что высокий собрат мой, верно бы, спросил, отчего испанский король до сих пор не представился ко двору». Для представления ко двору Поприщин намеревается сделать себе порфиру и изрезал ножницами сюртук, чтобы «дать всему сукну вид горностаевых хвостиков», то есть вид царской мантии. В этих атрибутах царской власти также затаен насмешливый намек на внешнюю парадность, пышность, которая может прикрывать внутреннюю пустоту ее носителя. Для сумасшедшего Поприщина «непонятна безрассудность королей»! В этом глубокая ирония над окружающей действительностью.

В образе Поприщина Гоголь раскрыл глубину человеческих страданий, вызываемых социальным неравенством, привлек внимание к судьбе маленького человека, напомнил о том, что он заслуживает лучшей участи. Гуманный призыв Гоголя был услышан и понят Белинским, писавшим в своем отзыве: «Возьмите «Записки сумасшедшего», этот уродливый гротеск, эту странную прихотливую грезу художника, эту добродушную насмешку над жизнию и человеком, жалкою жизнию, жалким человеком, эту карикатуру, в которой такая бездна поэзии, такая бездна философии, эту психическую историю болезни, изложенную в поэтической форме, удивительную по своей истине и глубокости, достойную кисти Шекспира: вы еще смеетесь над простаком, но уже ваш смех растворен горечью; это смех над сумасшедшим, которого бред и смешит и возбуждает сострадание».[199] Заключительные записи Поприщина проникнуты подлинным трагизмом. Смешное и мелкое в его характере отступает перед трагическим, перед человеческим страданием. Прежние горести Поприщина – результат оскорбленного самолюбия, бедности, одиночества. Теперь в сумасшедшем доме Поприщин, узнавший в своем безумии цену фальши и тщеславия окружающего, испытывает мучительные страдания. Принимая окружающих за инквизиторов, он скорбно жалуется на те страдания, которые терпит: «Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! Возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света. Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего».

Трагическим призывом погибающего человека, затерянного в бездушном и эгоистическом мире, звучат последние слова Поприщина, обращенные к матери: «Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! Ему нет места на свете! его гонят!..» В этих горьких словах звучит трагическая скорбь измученного, обездоленного человека, освобожденного силой страдания от всего мелкого, ничтожного, наносного, что было внушено влиянием среды, бедности, годами унижений. Перед нами уже не запуганный чиновник, не жалкий честолюбец и неудачник, а человек, который в своем безумии и страданиях увидел все ничтожество, низость и жестокость мира пироговых и ковалевых и стремится вырваться из сдавивших его оков. Передавая эту жалобу Поприщина, вступаясь за оскорбленное человеческое достоинство, Гоголь переходит к лирико-патетическому монологу, раскрывающему трагический смысл повести. Эта гуманная тема выражает стремление писателя показать подлинно человеческое, возвышенное начало в самом, казалось бы ничтожном и забитом, духовно изуродованном человеке.

Особое место среди повестей Гоголя занимает повесть «Коляска», написанная несколько позже цикла петербургских повестей и тематически с ним не связанная. В «Коляске», напечатанной в первой книжке пушкинского «Современника» 1836 года, Гоголь обращается к описанию русской провинции, дает сочные и яркие зарисовки помещичьего и провинциального быта, во многом близкие к первой части уже писавшихся тогда «Мертвых душ». Острое сатирическое разоблачение паразитизма дворянского общества предвещает соответствующие мотивы и образы гоголевской эпопеи. «Коляску» высоко оценил Пушкин. Предполагая первоначально поместить ее в неосуществившемся альманахе, Пушкин писал Плетневу: «Спасибо, великое спасибо Гоголю за его «Коляску», в ней альманах далеко может уехать…»[200] Откликнулся на появление «Коляски» и Белинский, определив ее как «мастерскую шутку», в которой «выразилось все умение г. Гоголя схватывать эти резкие черты общества и уловлять эти оттенки, которые всякий видит каждую минуту около себя и которые доступны только для одного г. Гоголя».[201]

Герой повести, помещик Чертокуцкий, принадлежит к типу поручиков пироговых. Это пустой и тщеславный хлыщ, в котором намечаются уже черты наглости и бахвальства Ноздрева. Гоголь с обычной для него удивительной точностью рисует грязноватую биографию этого «изрядного помещика». В прошлом кавалерийский офицер и искатель выгодных невест, он вынужден был выйти в отставку из-за одной «неприятной истории»: «то ли он дал кому оплеуху, то ли ему дали» ее. «Впрочем, – добавляет Гоголь, – он этим ничуть не уронил своего весу: носил фрак с высокой талией на манер военного мундира, на ногах шпоры и под носом усы…» Чертокуцкий не потерял апломба и, удачно женившись, стал «одним из главных аристократов» в уезде, метя в предводители дворянства. Тщеславие, легкомыслие, мотовство, лживость, моральное ничтожество этого провинциального «аристократа» Гоголь высмеивает с той беспощадной иронией, которой проникнуто все повествование: «Вообще вел себя по-барски, как выражаются в уездах и губерниях, женился на довольно хорошенькой, взял за нею 200 душ приданого и несколько тысяч капиталу. Капитал был тотчас употреблен на шестерку действительно отличных лошадей, вызолоченные замки к дверям, ручную обезьяну для дома и француза-дворецкого. Двести же душ вместе с двумя стами его собственных были заложены в ломбард для каких-то коммерческих оборотов. Словом, он был помещик как следует…»