Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Помимо Рожнова была в числе приглашенных молоденькая балерина, стажер известного театра Сашенька Караваева, семнадцати с половиной лет, два раза мелькнувшая в концертах, показанных по центральному телевидению: ее Неживлев позвал для бывшего в очередном разводе Краснова. Краснов как-то совсем недавно упомя­нул, что неплохо было бы полюбить юную танцовщицу, и если она окажется достойным экземпляром, то желательно сохранить ее по­том для выхода на люди. Что под этим подразумевалось, сказать трудно, можно только допустить, что Краснов, с его любовью уди­вить присутствующих, непрочь был появиться с ней где-нибудь в обществе: смотрите, вот он я, Краснов, умеющий урвать от этой жизни самое красивое и дорогое, а рядом со мной эквивалент этой жизни в лице прекрасной девушки, какая вам недоступна. Неживлев учел пожелание Краснова, и через знакомого балетмейстера театра подобрал требуемый ему объект, не будучи уверен окончательно, что из этого что-нибудь получится, потому что Краснову хотелось заполучить девушку скромную, неиспорченную, а это трудно увя­зывалось с его претензиями.

На банкете должен был присутствовать и дядя Вася по кличке «Грум», завсегдатай бегов на ипподроме, личность, на первый взгляд, совершенно неприметная. Но эта серая личность, по опре­делению, бытовавшему в этом обществе, также стоила около полу­миллиона в твердых советских рублях. А уж как нажил полугра­мотный, нигде толком не учившийся дядя Вася такое огромное со­стояние, объяснению, казалось, не подлежит. Если же разобраться в этой кухне, то, оказывается, образование вовсе и не обязательно, и кто хоть раз бывал на бегах и делал ставки в заездах, тот сразу  догадается (если ему, конечно, раскрыть глаза). Ведь заезд не на­чинается, пока не захлопнется окошечко в кассе, где приобретаются билеты. Таким образом кассиры знают на тот момент, какие суммы поставлены и на каких лошадей. Эти сведения немедленно получал дядя Вася «Грум» и тут же передавал наездникам, лично уста­навливая, кому и за кем прийти на финише. Далее — заинтересо­ванным лицам, на кого ставить и сколько, получая от них потом половину выигранной суммы, вручая им билеты уже после закрытия кассы через посредников, обычных «жучков», каких на ипподроме толчется видимо-невидимо, и счастливых тем, что сам «Грум» об­ратил на них внимание, дав заработать четвертной билет.

Также был приглашен адвокат Вересов, пользующийся весом в судейских и адвокатских кругах, и заместитель заведующего апте­коуправлением Кольцов — люди не столько значительные, сколь­ко нужные при всех жизненных обстоятельствах. Женщин описать трудно. Были они почти на одно лицо — красивы, как на миниатю­рах Греза. Они вечно переживали, не поблекла ли их немыслимая красота и не бросят ли их мужья и партнеры. Некоторые, правда, из тех, что поумнее, подстраховали себя тем, что вызнали кое-что о своих деловых мужчинах и поставили их об этом в известность, чтоб те понимали, на всякий случай, что они в критических ситу­ациях молчать не будут.

Таким образом, к восьми часам вечера явились все. Приглушен­но играл оркестр «Спейс», усиленный колонками японского двух­кассетника «Санио», гости шумно поздравляли Семена Михайловича и его супругу, одевшую по этому случаю бриллиантов гораздо боль­ше, чем можно показать в случайной компании, дарили подарки и требовали немедленно развернуть упаковку при всех, чтобы было видно, что не пустячок принесли, не безделушку, а вещицу ценой в триста—пятьсот рублей. Преподносили и серебро, и хрусталь, и авторучку «Паркер» с золотым пером, и многое другое. Впрочем, не стоит перечислять, чтоб не уподобиться вдруг тем, кто приезжая из туристской поездки взахлеб рассказывает об ассортименте нижнего и верхнего белья в парижских магазинах. Словом, дарили по вы­сшему светскому разряду. Только балерина Сашенька скромно вру­чила Неживлеву книжку со стихами поэта Тютчева, которая явля­лась для нее самым дорогим и бесценным сокровищем. Она и не заметила, что ее подарок вызвал легкую, почти неуловимую усмеш­ку у большинства собравшихся. Игин с довольно постным выра­жением вручил Семену Михайловичу миниатюру Федотова (в самый последний момент он пожалел о подарке, да было поздно). Неживлев моментально оценил миниатюру и с чувством поцеловал Игина в губы, после чего оба незаметно сплюнули в батистовые платочки, имитируя необходимость утереть набежавшие слезы.

И все же, перед тем как усадить всех за стол, придется описать женщин, потому что собрать в одном месте сразу столько красавиц удавалось разве что при дворе на званых балах. Начнем хотя бы с Ирины Неживлевой. Росту она была не то чтобы высокого, но хо­рошего, с тонкой фигурой, длинными ногами и такой нежной матовой кожей, что иные слабонервные мужчины останавливались на улице и долго смотрели вслед. О ее глазах и говорить спокойно нельзя: огромные, в загнутых ресницах, они обещали неземное на­слаждение для избранника. Усядется, положим, на диванчик Ирина Александровна, одернет воздушное платьице на коленках, и уже думать о чем-нибудь другом ее партнеру никак невозможно: голова уносится в космос и становится пустой и невесомой, как воздушный шарик. Официально не принято было в этой компании соблазнять жен или любовниц своих друзей, но это только для видимости, для поддержания реноме в собственных глазах. Потому что с Ириной Александровной встречался на даче Краснов, но от волнения, неожиданно охватившего этого прожженного и утонченного женопоклонника, у него ничего путного не вышло, и осталось только до боли в глазах любоваться ослепительным грешным телом. Осталось у Краснова после этого чувство собственной неполноценности, хотя считал себя он мужчиной далеко не последним. А у Ирины Алек­сандровны память о встрече материализовалась в колечко стоимос­тью в пять с половиной тысяч рублей и величиной в один карат замечательных якутских бриллиантов. Больше Краснов попыток сблизиться с Неживлевой не предпринимал, объяснив себе самому, что на таких женщин больше пристало любоваться на конкурсах красоты, а не вступать с ними в интимные отношения. Потому что отсутствует в них нечто затрагивающее душу из-за их умопом­рачительной внешности, и глазу не за что зацепиться из-за совер­шенства линий. Объяснил и успокоился, потому что всегда для себя был прав и лишних, да еще негативных, эмоций в голову не брал. В тот же день он встретился на холостой квартире приятеля со знакомой продавщицей цветочного магазина и оказался на высоте мужского достоинства.

Сашенька Караваева, предназначенная ему в любовницы и мало о чем догадывающаяся, была невысокой, очень женственной и милой, почти без грудей и выглядела ребенком, но это и ценил в последнее время пресыщенный Краснов. Вот только обманул Не­живлева балетмейстер, сказав, что Сашеньке исполнилось восемнад­цать и по закону с ней можно вступать в интимные отношения. Знай Краснов, что ей только семнадцать с половиной, ни за что бы не согласился на такой вариант, потому что ничего более не презирал, как попасться на пустяке и «засветить» основное дело.

Чуриков пришел без жены, да и вообще у него кажется никого не было: к женщинам он являл полное равнодушие и не в силу возраста, а так, по душенному нерасположению. И только.

Игин пришел с женой, единственной в этом женском обществе, маленькой и неприметной, так что ее на фоне остальных и за женщину принять было невозможно. Но это и отвечало его ли­нии — жена должна быть некрасивой. Потому что красивая жена отвлекает и доставляет много хлопот, и нет никакой гарантии, что какой-нибудь хлыщ не воспользуется ею в своих целях. Красивых женщин Игин находил на стороне, но случалось такое не часто: запрограммировал он себя на долгие годы размеренной обеспеченной жизни. Так что Лариса Ивановна, выпадая из круга приглашенных женщин, не только не портила их компанию, а наоборот оттеняла их красоту, потому что и Олег Михайлович пришел с женой, мало в чем уступающей Ирине Александровне, и была она лишь в отличие от хозяйки дома брюнеткой с голубыми шалыми глазами. Рассказы­вали, что в Грузии какой-то миллионер по фамилии Нодия, содер­жавший подпольный трикотажный цех по производству «импорт­ных» кофточек, увидев в ресторане Наталью Карнакову, пригласил всю гулявшую компанию в свой загородный дом и положил перед ней при всех, правда пьян был при этом сверх всякой меры, круглую сумму в сто пятьдесят тысяч рублей, всю из одних только сторуб­левок, так что и пачка вышла не особенно толстой, посрамив этим жестом всемирно известного купчишку Парфена Рогожина, бро­сившего перед Настасьей Филипповной всего лишь сто тысяч. Лю­бопытно, что Наталья всех денег не взяла, понимая, что в противном случае ей уже никогда не выбраться из этого дома да и из другого, такого же, и, оценив по достоинству безумный жест обалдевшего от cтрасти Реваза Нодия, переночевала у него в доме, не испытав ничего особенного, потому что удивить ее в любовных делах было весьма трудно; взяла же из пачки только десять тысяч на мелкие расходы, как потом она объяснила двум своим верным подругам, завидовавшим ей сверх всякой меры.