Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Уязвленный Дюпюитрен уехал и больше уже не возвращался в Лимож. Каролина помчалась в Париж, якобы желая показаться врачам, и заглянула в Ла-Рошель (в окрестностях которой у ее родителей было имение), желая встретиться там с господином Сандо. Несчастный Жюль Сандо, носивший на перевязи свое сердце, разбитое Жорж Санд, удостоился милостей Лиможской Музы. Пример Авроры Дюдеван кружил тогда головы всем провинциалкам из породы "синих чулок", мечтавшим о славе и любви. Каролина Марбути, боясь, что ее талант покроется ржавчиной в Лиможе в постоянном общении с невеждой супругом, в конце концов получила от этого благодушного человека разрешение жить в Париже под благовидным предлогом обучения дочерей. Она рассчитывала возобновить роман с Дюпюитреном, но тот твердо решил не превращать мимолетное приключение в длительную связь, стесняющую его свободу; он дал понять Каролине, что порядочный человек не должен компрометировать замужнюю женщину. Пресыщение и лукавство богаты добродетельными оправданиями. Кто мог теперь утешить Музу? Жюль Сандо? Не велика фигура! Каролина оставила его при себе в качестве друга, но решила повести охоту на более крупную дичь. Сент-Бев, критик, к которому прислушивались, мог ей пригодиться. Она пригласила его к себе. "Он был низенький, хилый, тощий, неловкий, - вспоминала она впоследствии. Подслеповатость и крайняя робость придавали его походке какую-то странную неуверенность. Словом, сущая карикатура..."

Оставался Бальзак, друг женщин и последняя их надежда. Каролина Марбути слышала о нем еще в Лиможе от своей приятельницы Люсиль Ниве (урожденной Туранжен), сестры Зюльмы Карро; его книги Каролина читала с восхищением. Она написала ему несколько писем, но не осмелилась послать их, а в 1833 году даже отправила ему послание, которое, однако, не дошло до него. Но после того как Сандо поселился у Бальзака, встретиться с великим человеком уже не представляло труда. Госпожа Марбути была приглашена к обеду на улицу Кассини, а затем попала в число сотрудников "Кроник де Пари". Она была болтлива, откровенна, вся как на ладони, и ее признания, которые она щедро расточала, забавляли Бальзака, интересовавшегося психологией провинциалов. Уезжая в Турень, он предложил госпоже Марбути взять ее с собой и обещал показать ей старинные замки на Луаре; она отказалась.

Бальзак - Эмилю Реньо, Саше, 27 июня 1836 года:

"Настоящим сообщаю вам, старый воробей, что сотня франков или пятьдесят экю были бы весьма полезны вашему покорнейшему слуге, сидящему на мели, так как, закончив "Музей древностей", а возможно, и завершив "Се человек", я очень хотел бы насладиться путешествием и по дороге осмотреть Шенонсо и Шамбор... Как поживает Жюль? Не забывайте также о Бетюне и Левеле. Вы можете даже полюбоваться нежным пушком, который я заметил на свежих щечках прекрасной госпожи Марбути, при желании эта прелестная дама могла бы осмотреть вместе со мной замки Турени, и, право, ей не пришлось бы сожалеть, что она дала согласие на такое прекрасное путешествие".

Через месяц ему представился превосходный предлог для эскапады в обществе Каролины: поездка в Турин в связи с хлопотами по делу о наследстве, доставшемся Гидобони-Висконти. На этот раз Лиможская Муза согласилась. В ее распоряжении было пятьсот франков для участия в расходах. Во избежание скандала она должна была переодеться в мужское платье и выдавать себя за секретаря или пажа Бальзака.

Пример подобного переодевания опять-таки подала Жорж Санд. Каролина Марбути, очарованная владелицей Ноанского замка, решила во всем подражать ей. Портному Бюиссону, который шил на Бальзака в долг, заказали необходимое дорожное платье и для Каролины. В день отъезда она явилась на улицу Кассини с баулом, в котором лежало только одно женское платье и белье на неделю. Во дворе уже стояла карета, запряженная почтовыми лошадьми. Сандо и Бальзак ждали госпожу Марбути. Она поднялась наверх переодеться, а когда спустилась в мужском сюртуке, с решительным видом поигрывая хлыстом, оба нашли ее очаровательной. Жюль Сандо смотрел, как она уезжает с Бальзаком, и испытывал некоторое чувство ревности. Такова уж была его участь: завидовать чужому счастью, ибо природа создала его неудачником.

Каролина Марбути - госпоже Петиньо де Лакост,

Турин, 2 августа 1836 года:

"Дата и место отправления моего письма, конечно, удивят тебя, дорогая матушка. Ты ведь и не подозреваешь, что я в Италии, в двухстах лье от моего обиталища. Сейчас я все объясню, но только тебе одной. Лишь ты одна будешь посвящена в тайну моего путешествия, и я рассчитываю, что ты не выдашь меня...

Итак, приступаю к рассказу. Через Жюля я, а также Нана [Анна де Массак (псевдоним Сидонии Гас) - близкий друг Каролины Марбути и Жюля Сандо; она вместе с ними жила в Ла-Рошели (прим.авт.)] получили приглашение Бальзака пообедать у него. Я замыслила так, что в тот день, когда мы встретимся с ним, я должна его обольстить. Вся моя воля была напряжена, и мне это удалось - я его магнетизировала.

Несколько дней спустя он (Бальзак) навестил меня; он собрался поехать в Турень, а по возвращении - в Италию... В Турени он жалел, что меня с ним нет, и, вернувшись в Париж, предложил мне поехать с ним в Турин, оттуда в Геную, а может быть, и во Флоренцию. Я долго колебалась, но уступила. Какое прекрасное путешествие! Выехать из Парижа в почтовой карете и через пять дней оказаться в Турине, перебравшись через Альпы в Мон-Сени и спустившись к монастырю Гранд-Шартрез! Я думала о тебе. Ты ведь тоже совершила такое путешествие. Мне вспомнились твои рассказы о нем. И я поняла, какие восторженные впечатления оно оставило у тебя.

Я одна с Бальзаком, без слуги. Мне пришлось одеться мужчиной, и мужской костюм, который, кстати сказать, мне к лицу, восхищает меня. В нем никто меня не узнает, в нем чувствуешь себя бесконечно свободно и можешь позволять себе очаровательные вольности, которые нам, женщинам, в новинку. Все это мне, оригиналке, по душе. В Турине я слыву секретарем Бальзака. Он очень меня любит и окружает заботами. Но, к сожалению, я больна. Никогда счастье не бывало у меня полным. Мои печальные недомогания возвратились, да еще и усилились. Я их скрываю как могу, но в дороге они очень меня беспокоили. Уже месяц я страдала от них в Париже, и лишь свойственная мне храбрость побудила меня пренебречь этим противным состоянием, хотя от утомительной дороги все могло осложниться. Этого не случилось, мне даже стало немного лучше.

Как и все выдающиеся люди, Бальзак очень занят своими идеями и не отличается любезностью. Но у него столько внутренней силы, такой могучий ум, столько превосходства во всем его существе, что он мне нравится. Наружность у него нехороша, лицо красиво своей одухотворенностью, но очень странное.

Живем мы по-княжески. Бальзак рекомендован депешами из посольства, благодаря чему он завязал отношения с самым лучшим обществом. Сегодня он обедает у одного сенатора; к десяти часам я должна приехать за ним в коляске, это в двух лье от Турина, и я уже заранее радуюсь поездке в открытом экипаже прекрасным летним вечером. Впрочем, коляска всегда в моем распоряжении.

У меня великолепные комнаты, и уход за мной превосходный. Все это тем более замечательно, что у Бальзака нет ни гроша, что он весь в долгах и только ценою невероятного труда поддерживает свое положение на грани роскоши и финансового краха, ежедневно угрожающего ему.

Он находит, что у меня "много способностей", как он говорит, и хочет попробовать привлечь меня к работе, которая может дать двадцать тысяч франков доходу. Но следует тебя предупредить, что он вообще полон всяких проектов и с ним нельзя строить расчеты на будущее! Я и рассчитываю очень мало. Он предполагает писать вместе со мной пьесы для театра..."

После смерти Бальзака госпожа Марбути сочинила рассказ об этом путешествии, заявив, что повествование это ей "продиктовано духом" умершего. В ее заметках есть некоторые дополнительные подробности. Оказывается, например, что в монастыре Гранд-Шартрез, куда они ездили на мулах, монахов не обмануло переодевание Каролины, и они впустили только одного Бальзака. Немного дальше ее взгляд привлек ручей. "Ах, как бы хорошо было в нем искупаться!" - воскликнула ока. И вот какими словами она в своем сочинении заставляет "тень Бальзака" рассказать эту сцену:

"Выбрали самое удобное место. Вас сняли с мула, и вы пробрались через кустарник к ручью, позлащенному длинными лучами солнца, проникавшего меж древесных стволов... Я мог наконец помочь вам позабавиться купаньем и сам принять в нем участие. Mia cara [моя милая (ит.)], вы отказывались войти в воду, пока я не удалюсь; а вы были так утомлены, купанье могло освежить вас: седло вашего мула дорогой причиняло вам страдания, как вы сказали. Но если б я не поклялся отойти подальше, вы отказались бы от купанья, столь вам необходимого... Воля ваша была непоколебима. Мне пришлось уступить. Не стану говорить здесь, как я не хотел расставаться с вами и какие дивные мечты навевало мне воображение в минуты моего отсутствия! Я, по-видимому, напугал вас. Вы сняли только брюки и присели в быстро текущей воде, под защитой сюртука, оберегавшего вас от всех взглядов... вы оставались в воде лишь несколько мгновений. Я обещал отойти далеко, но как сдержать это обещание? Я поискал (и нашел) окольную тропку. Надеясь застигнуть вас врасплох, я потихоньку свернул на нее. Но вы опасались моего непослушания, лишь раза два вы погрузились в воду, и, когда я предстал перед вами, вы были уже одеты. Я опоздал".