Дерзание - Антонина Коптяева

Иван Иванович споткнулся о корягу в траве, остановился, поискал в карманах спички и папиросы. Ни того, ни другого не оказалось. Он присел на пень и снова задумался.

Сердце. Оно начинает свою работу еще в утробе матери, и до самой смерти, не останавливаясь ни на минуту, работает этот изумительный живой мотор. Все здоровье зависит от его состояния. Однако никто не бережет его и не вспоминает о нем, пока не начнутся неполадки. А как отражаются на сердце душевные переживания? Оно компенсирует все траты организма, но, чутко откликаясь на них, изнашивается само. Вот так и чувство изнашивается…

Доктор мог объяснить причину своего охлаждения к Варе. Но мог ли он заставить себя снова полюбить ее? Она, конечно, обвиняет во всем Ларису. Иван Иванович вспомнил последнюю встречу с Фирсовой, как он обрадовался тогда! Вот она, усталая, побледневшая, но нет лучшей на свете. И все-таки дело не в Ларисе.

«Смогла же она совладать со своим чувством в Сталинграде! Совладал бы и я. Только ради чего должен я опять казнить себя? Ради Вари, которая перестала ценить и уважать самое дорогое для меня — мою работу, а значит, и меня самого!»

Легкий шорох шагов заставил хирурга повернуться и прислушаться.

Снова хрустнуло что-то, и на поляну шагах в двадцати от него вышел… лось. Аржанов окаменел от неожиданности. Громадный бурый зверь стоял перед ним, высоко задрав горбоносую безрогую морду — значит, это была лосиха, — и спокойно обрывал листья и молодые побеги с зеленой еще осины. То, что белело рядом, будто стволы березок, оказалось ногами других лосей, полускрытых в чаще. Затем и они вышли на поляну: две молодые телки и годовалый лось — спичак — с прямыми рожками, в самом деле похожими на две спички. До чего же легкой поступью ходят по лесу эти длинноногие великаны! Когда они успели подойти?

Забыв о всех своих душевных передрягах, Иван Иванович радостно смотрел на лосей и думал:

«В тридцати километрах отсюда гигантский город: электричество, метро, лучшее в мире, замечательные театры, исследовательские институты, где решаются сложнейшие научные проблемы двадцатого века… А здесь ходят по переспелым травам дикие звери в первобытной своей красоте. Да-да-да! В Сибири лося зовут сохатым или зверем. Он зверь и есть, хотя и не плотоядной! Сила какая! А кругом леса, глухие леса!»

Кругом и правда стояли темные ельники, могучие сосны и смешанное чернолесье… В лесных массивах поляны, похожие на озера, заполненные холодноватым в тени ядреным воздухом, напоенным запахами осеннего увядания. Зарастающие тропы и дороги осыпаны серой крупой отцветшего курослепа. В траве виднеются прозрачные венчики костяники, краснеющей до заморозков. Сейчас еще тепло. По мшаникам вокруг елок хороводы розовых волнушек и белесоватых рыжиков, в березниках и по опушкам бора крепкие, коричневые осенью шапочки белых грибов.

Лоси! Мишутка недавно увидел лося в зоопарке и сказал: «Конь!» Вот сразу четыре коня, вольных как ветер. Человек шевельнулся, животные вздрогнули, и только замелькали под деревьями их белые пахи да длинные стройные ноги.

Иван Иванович вскочил, радость жизни всколыхнулась в нем.

— Ого-го! — крикнул он вслед лосям.

— Го-го! — отозвалось неподалеку. Из чащи выходил Решетов с клеенчатой сумкой вместо корзинки и палкой в руках.

— Лоси-то, а? — смущенно произнес Иван Иванович с еще не остывшей улыбкой на лице.

— Лоси? Не видел. А вот грибы да! Смотрите, каких богатырей нашел, просто чудо! Вы что же удрали от завтрака? Мы вас ждали, ждали. Варвара Васильевна расстроилась. И мы тогда решили вас наказать и все съесть. Так и сделали бы, да Елена Денисовна утащила вашу долю и спрятала в кухонный шкаф. И нам приказала: кто увидит Ивана Ивановича, скажите ему, где еда.

Закурили, постояли, вдыхая дымок решетовских папирос.

— Где… остальные граждане? — спросил Иван Иванович, разглядывая грибы, найденные Решетовым.

Сам он, конечно, нашел бы лучше этих: такие не брал. Но чтобы не огорчать товарища, ничего не сказал, положил обратно в сумку уже переросшие и оттого губастые боровики и пошел к даче — съесть свой завтрак и взять какое-нибудь лукошко.

10

Место под сосной изрыто так, как будто здесь прошло стадо кабанов, а прошел, конечно Григорий Герасимович Решетов. Уже сколько раз уговаривали его не портить грибные огороды и срезать грибы ножом! Но нет у степняка лесных навыков: роет везде палкой, поднимает весь мох и листья, беспощадно разрушая грибницу. Вот и грибочки маленькие потоптал…

Вдруг за ближними дубами, за зарослями гибкого бересклета, увешанного оранжево-красными сережками не то цветов, не то семян, Иван Иванович увидел Варю, Наташку и Мишутку. Значит, это они здесь наковыряли! Все трое, образуя живописную группу, сидели на мшистой поляне возле опрокинутой большой корзины и разбирали свои трофеи.

С минуту Иван Иванович всматривался в опущенное лицо жены. Красная косынка сбилась с ее головы на шею, толстая коса по-девичьи висела за спиной, а на раздвинутых коленях в переднике — грибы. Сидит, словно девчонка, и мало чем отличается издали от Наташки. Странно: сколько мучительных переживаний связано с такой, можно сказать, пичугой! На лице Ивана Ивановича промелькнула добрая, усталая усмешка. В нем пробудилось страстное желание ничего не изменять в жизни. Быть всегда с Варей, с сынишкой. Он вспомнил прежнее чувство к ней, и не то само это чувство, не то сожаление о нем так и всколыхнули его.

Вот она сидит на ковре из зеленого мха, расшитом узором желтеющих трав, и спорит о чем-то с Мишуткой. Маленький мужчина держится солидно: руки в карманы, животик выставлен… Сразу видно, не прав, но упрямо стоит на своем.

«Мама родная! — подумал Иван Иванович, — Эх, Варя! Можно и так сказать, выражаясь языком Прохора Фроловича: «За наше добро нам же рожон в ребро».

В этот момент Варя подняла голову, и Иван Иванович неловко вышел из засады.

— Наконец-то явился! — вырвалось у Вари, и в голосе и в лице ее выразился упрек.

— Что же вы грибницу уничтожаете! — в свою очередь упрекнул Иван Иванович, удивленный тем, что Мишутка не побежал ему навстречу, и больно задетый равнодушием ребенка. — Я думал, опять Григорий Герасимович, а это вы…

— Мы! Но здесь по-другому нельзя было. Мы все грибы срезали ножиком, а тут груздочки сидели, — бойко заговорила Наташка и, повернувшись на месте, зацепила со своего разостланного на земле головного платка пригоршню груздей, похожих на пуговицы для пальто. — Смотрите, какие махонькие! Целый курень нашли. Так и сидели мосточками один к другому.

— Хм! Курень! — повторил Иван Иванович, поглядев на красивые грибки.

Варя отчужденно молчала. В этом ее молчании, в опущенной снова голове и быстрых движениях рук — она очищала грибы от земли и листиков — сказывались и горестное раздражение от обиды, и желание овладеть собой.

«Похоже, я должен еще просить у нее прощения?» — сердито подумал Иван Иванович и отвернулся, собираясь идти дальше.

— Подожди минуточку! — раздался позади него голос жены.

Он остановился, не оглядываясь, всей спиной ощущая ее приближение. На миг ему показалось: вот сейчас она подойдет и скажет самые нужные слова, которые устранят то нехорошее, что возникло между ними. Может быть, бросится к нему на шею и слезами растопит лед отчуждения… Если бы она поняла свои ошибки, он простил бы ее.

Варя подошла, легко ступая по моховым подушкам и тонким кусточкам вереска, продела узенькую ладонь под его неподвижную, согнутую в локте руку, и так, рядом, они прошли в глубь леса.

— Мне нужно поговорить с тобой, — задыхаясь, словно после быстрого бега, сказала она, но в голосе ее все-таки прозвучало плохо скрытое раздражение.

— Пожалуйста.

— Ой, как ты со мной разговариваешь?!

— А как я должен?

— Почему ты такой? Ты сердишься, значит, ты не прав!

— Старая поговорка. Ты опоздала с нею.

Рука Вари ослабела и нерешительно выскользнула из-под его локтя, однако Иван Иванович даже не сделал попытки задержать ее.

— Ты знаешь, мне очень тяжело! — неожиданно резко сказала Варя.

— Мне тоже. Но ты думаешь только о себе, о своих делах и настроениях.

— Разве так? — Она задумалась, немножко озадаченная. — Разве это плохо, что я увлекаюсь своей работой?

— Ты не чувствуешь себя виноватой передо мной? Ты во всем права?

— Да! — не размышляя, а даже торопливо, даже с вызовом воскликнула Варя. — Я вся, без остатка, отдаюсь только семье, только работе. В чем же ты можешь упрекнуть меня? Чего еще хочешь?

— Совсем немного… — Он криво усмехнулся. — Немножко человеческой теплоты и чуткости.

— Как тебе не стыдно! — сразу вспылила Варя. — Ты сегодня… вчера… Я всю ночь глаз не сомкнула. Мучилась, плакала!.. Где ты был вчера вечером?