Если я буду нужен - Елена Шумара

у меня дела, попозже приду. И не пришла… – Карина всхлипнула и потянулась в карман за салфетками.

– Рядом были люди?

– Ну только продавщица, больше никого. И знаете, Женя прямо светилась вся, словно на свидание шла. Я, честно говоря, так и подумала, еще позавидовала ей… дура. – Карина расплакалась и снова села за парту.

Лидия Васильевна посерела, качнулась, и Саша вынес ей свой стул. Борисовна благодарно погладила Сашу по плечу.

– Еще что-то знаете? – спросил Клим, но никто ему не ответил. – Вспоминайте, милые, вспоминайте. Вспомните – вот сюда позвоните, – и он написал на доске номер сотового.

– Упражнения триста сорок семь, триста сорок девять и триста пятьдесят. Вернусь – проверю. Александр, проводи-ка Лидию Васильевну в учительскую и чаю горячего сделай. А мы с Клим-Иванычем до директора пока дойдем. – Борисовна помогла Лидии подняться и повела ее к выходу.

Класс сразу расшумелся, и Алина, никем не замеченная, вышла в коридор вслед за взрослыми.

– Клим Иваныч! – негромко позвала она.

Обернулись все четверо. Пасмурный Клим, Борисовна – встрепанная, как мать птенца, выпавшего из гнезда, полуживая Лидия и Саша с вопросом в глазах: помощь нужна? Алина сделала ему знак – бабушку забирай, и Саша тут же подал Лидии Васильевне руку.

Клим подвел Алину к подоконнику, прислонил к белой раме трепанную папочку из кожзама.

– Хочешь что-то рассказать?

– Да, только пусть она, – Алина кивнула в сторону Борисовны, – уйдет.

– Клим Иваныч, я у директора подожду, – ничуть не смутилась Борисовна. – Второй этаж, двадцать первый кабинет. А это Алина Седова, моя ученица.

Когда она свернула на лестницу, Клим спросил:

– Не любишь математику, гражданка Седова?

– Люблю. – вздохнула Алина. – Математичек не люблю. Не обращайте внимания, это наши разборки, почти семейные. Лучше про Женю послушайте. Я знаю, о чем она думала в последнее время.

– О чем же? – Клим Иваныч поддел твердым ногтем край треснувшей оконной краски.

– Она думала о Хассе.

– Все мы о нем думаем, – пожал плечами Клим.

– Да, но Женя говорила, что видела его и даже кормила булкой. Давно, в начале зимы. А еще группа есть в одной соцсети – «Мы ждем тебя, Х». Женя там написала, совсем недавно, будто нашла следы Хасса. Следы Зверя… А вчера Николай Ильич, сосед, в школу ее провожал. И к ним какой-то бомж пристал, толстый. Как Хасс!

– Зверя, говоришь? Что за Зверь-то?

– Ну… он плохих людей съедает, у которых души грязные. Зимой в берлоге сидел, а теперь опять на охоту вышел.

– Но если Женя видела его, почему нам не сообщила?

– Говорит, нельзя. Если Зверя поймать, некому будет со злом бороться.

– Ох ты ж, напридумывают! – скривился Клим. – А вы верите. Напиши-ка вот тут, – он вынул из папочки лист бумаги, – как твоя группа называется и что за сеть. Разберемся. А себе голову не морочь, нет никаких Зверей и не было никогда.

Алина писала, положив листок на щербленный подоконник. Ручка прокалывала бумагу, и текст получался дырявым, словно и его поглодал несуществующий Зверь. Клим Иваныч, хмурый, прокуренный, глядел в окно. «Спросить бы его про Хассово отцовство, – подумала Алина, – да не скажет ведь ничего. Только сдвинет брови, вялые, будто прореженные пинцетом, и усмехнется: „Голову себе не морочь“».

– Вот. – Алина отдала листок. – Скажите, Клим Иваныч, скоро вы Хасса-то поймаете? Перепуганные же все. Небось семья у него – жена, дочь, им каково!

– Поймаем, никуда ему не деться. – Клим сунул бумагу в папку. – И жену с дочурой сбережем. А ты, если вспомнишь еще что, звони. Ну и мы тебя вызовем, коли на то нужда будет. Какой там говоришь, кабинет, двадцать первый? Ну, бывай, гражданка Седова.

Он полотняным платком промокнул лоб, сунул под мышку папочку и подмигнул Алине. Так, словно хотел подбодрить перепуганную дочуру.

К школе подъехал экскурсионный автобус, и малыши, класс пятый, не старше, полезли в открывшуюся дверь. Они толкались, торопились занять места у окошек и гомонили так, что Алина, даже на третьем этаже, слышала их резкие голоса.

Видишь, синие флажочки? Здесь живут люди, которых я хотела бы повидать. А где зеленые – там всякие шоу. Под желтыми – зоопарки, много-много зверей и птиц. Вырасту, денег накоплю и поеду – чух-чух-чух, прощайте…

Женя, Женя, как же твои флажки? Возвращайся, Женя, пожалуйста, ты ведь еще нигде не была… Обещаю, я упрошу маму, и она отвезет нас в Москву. Там улицы широченные, как купеческая площадь, там дома до небес и кино с очками, и люди такие красивые… Только живи, Женя, живи.

Помнишь? Кто чист душою, Зверь того не поймает…

Но Вареньку же поймал.

Алина отвернулась от окна и сунула руку за пазуху. Двадцать четвертое марта, можно читать Зябликово письмо. Конверт царапнул ей ключицу и вылез на свет – безликий, чуть запачканный клеем. Алина оторвала сбоку полоску и вытащила клетчатый листок. На нем, как всегда, кувыркались зеленые буквы.

25-го марта, в 01.30.

Ты выпрыгнешь из окна своей комнаты.

В ночь, в темноту, к опасностям спящего города.

Я поймаю тебя, я тебя понесу.

Путь у нас недалекий, но трудный. Если что-то сорвется, вспомни про яблоки.

И беги. Беги что есть сил в твоих тощих ногах.

До завтра, до ночи.

Твой странненький З.

Алина бросила листок на подоконник. Вот почему Зяблик не хотел, чтобы она заранее читала письмо. Восемь дней – долгий срок для девчонки, которая боится ночных прогулок. Подумает-подумает и решит никуда не ходить. Но Алина теперь не такая. Сказала – пойдет, значит, пойдет. В ночь, в темноту. К опасностям спящего города.

Она вернулась в класс и встала на пороге, словно на опушке вечернего леса. Внутри, в лесу, звери и птицы ложились спать, и лишь один голос, высокий и с хрипотцой, гулял между стволами. Говорил Дерюгин – так, будто рассказывал у костра страшилку про черную руку.

– Такие всегда влипают, рано или поздно – на роду им это написано. Нормальный человек бережется, думает по сто раз. А тронутые что? Тяп-ляп, покромсали не глядя и дальше живут. Если живут, конечно.

– Не надо, Антон. – Отличница Карина потерла красные глаза. – Она живая, живая…

– Так я ж ничего, – вздохнул Дерюгин, – просто рассуждаю. Вы бабку ее видели? Сектантка! С такой крыша съедет на третий день. А наша Блаженная при ней всю жизнь. Прикиньте, та ее еще и лупит!

– Тебя, можно подумать, не лупили, – хмыкнула овца Анютка.

– Ха-ха, в десять лет последний раз! А Блаженная до сих пор огребает.

– Откуда ты знаешь? – звонко спросила