Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Евгений Абросимов

500. «Осень, некуда кинуться нам со всех ног…»

Осень, некуда кинуться нам со всех ног.Нет для нас подходящего сада.Нет теплицы, где вырос бы желчный цветок –Ботанической ереси чадо.

Осень. Звонко горланят по школьным дворамКрасноносые дошлые дети.По квартирам не счесть оглушительных драм:Здесь Монтекки, а там Капулетти.

Осень. Время призыва, отправки в войска,Время поисков топлива, времяЖелтизны у листвы, седины у вискаИ презрительной дружбы со всеми.

О, душа, недотрога, возьми свой лорнет,Запотевшее стеклышко вытри.Видишь краски, которых подобия нетНа бессмертной фабричной палитре.

Серый полдень, сугубая плотность дождей,Населенье в блестящих калошах,Море выглядит Мафусаила седей.Просит песен, но только хороших.

В эти дни я пленяюсь своей правотой,Заурядной, бессовестной, гиблой,Триумфальной, заветно-блистающей, той,Что скрепляет незыблемость библий

501. Танец легкомысленной девушки

«Когда я был аркадским принцем»,Когда я был таким-сяким,И детским розовым гостинцемКазалась страсть рукам моим.

Зашел я как-то выпить пиваВ один неважный ресторан.Носились официанты живо,Качался джаз, потел стакан.

Сгибались склеенные пары,Вперед вдвоем, назад вдвоем.Как отдаленные гитары,Звенели мысли ни о чем.

И стоит ли тому дивиться,Что в томном танце надо мнойОдна румяная девицаСверкнула голою спиной.

Так сладко стало мне и больно,Что я, забыв свое питье,Благоговейно, богомольноВзглянул на рожицу ее.

Курносая, в прекрасном платье,Вся помесь стервы с божеством…О, как хотелось мне сказать ей:– Укрась собой мой скучный дом,

Развесели меня скандаломСо злой соседкой у плиты,Дабы не завелись мечтыВ житьишке каверзном и малом…

И губки лживые твоиЦелуя тысячу раз кряду,Здесь в мимолетном бытииЯ затанцуюсь до упаду.

502. Танец бабочки

Кончен день. Котлеты скушаны.Скучный вечер при дверях.Что мне песенки Марфушины,Ногти дам, штаны нерях?

Старый клуб отделан заново –На концерт бы заглянуть –Выйдет Галочка СтепановаИ станцует что-нибудь.

Дева скачет, гнется ивою,Врет рояль – басы не те.Человечество шутливоеКрупно шутит в темноте.

И на мерзость мерзость нижется,И троится мутный ком,И отверженная ижицаЛезет в азбуку силком.

Но я верю, что не всуе мыТерпим боль и борем страх –Мотылек неописуемыйВ сине‑розовых лучах.

Чучело седого филинаНе пугается обид,Но, булавкою пришпилена,Бабочка еще дрожит…

Что ж, кончай развоплощение,Костюмерше крылья сдай.Это смерть, но тем не менееВсе-таки дорога в рай.

Выходи в дорогу дальнюю,Вечер шумен и игрист,На площадку танцевальную,Где играет баянист.

503. Танец души

А.Р.

В белых снежинках метелицы, в инее,Падающем, воротник пороша,Став после смерти безвестной святынею,Гибко и скромно танцует душа.

Не корифейкой, не гордою примоюВ милом балете родимой зимы –Веет душа дебютанткой незримою,Райским придатком земной кутерьмы.

Ей, принесенной декабрьскою тучею,В этом бесплодном немом бытииПрипоминаются разные случаи –Трудно забыть похожденья свои.

Всё – как женилась, шутила и плакала,Злилась, старела, любила детей, –Бред, лепетанье плохого оракула,Быта похабней и неба пустей…

Что перед этой случайной могилоюЛаски, беседы, победы, пиры?Крепкое Нечто с нездешнею силоюСтукнуло, кинуло в тартарары.

В белом сугробе сияет расселина,И не припомнить ей скучную быль –То ли была она где-то расстреляна,То ли попала под автомобиль.

Надо ль ей было казаться столь тонкою,К девам неверным спешить под луной,Чтоб залететь ординарной душонкоюВ кордебалет завирухи ночной.

Нет, и посмертной надежды не брошу я,Будет Маруся идти из кино –Мне вместе с предновогодней порошеюВ очи ее залететь суждено.

504. Вальс Грибоедова

А. Р.

«Карету мне! Карету!»

Завтра вечером в восемь часовЗаверну я к тебе попрощаться.Ясен ум. Чемодан мой готов,Завтра я уезжаю, как Чацкий.

Будет поезд греметь и качаться, –Подвижной, неустойчивый кров.Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!»Завтра я уезжаю, как Чацкий.

Кем я стану во мнении дам,В завидущих глазах старушонок?Не к лицу мне идти по следамДуш кривых и сердец устрашенных.

Вот твой голос – он полон и звонок,Вот твой облик, присущий пирам,Говорливому множеству драмДуш кривых и сердец устрашенных.

Ну, а я от живой мелюзги,От приморского скучного сада,От сердец, где не видно ни зги,От тоски сведенборгова адаУезжаю – и плакать не надо.

В ресторанчике зарево вин,Ходят воры и врут златоусты.Я гулял и заметил одинУголок оскорбленному чувству.

Шел снежок, не спеша и не густо…Елки в святости зимних седин…И трудящийся рыл гражданинУголок оскорбленному чувству.

Но до этого мне далеко…От любви умирают не часто.Балерина в телесном трикоДаст мне ручку белей алебастра.

Даст мне нежную ручку – и баста!..Предрассветных небес молоко,Дальний вальс утихает легко…От любви умирают не часто.

505. Танец медведя

А.Р.

Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам,Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну.В мире животных я стал неизящным животным.Бурым медведем сижу я в дурацком плену.

В старом Париже я был театральным танцором.Жил небогато, был набожен, сыт и одет…Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам –Хитрый Люлли сочинил королевский балет.

Я танцевал в эти годы красиво и ловко,Был на виду у придворных скучающих дам.Ты мне была несравненной партнершей, чертовка,Я и теперь тебе сердце медвежье отдам.

Помню я всё: как тебя увозили в карете,В белой карете с опасным и громким гербом.Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете…Но почему-то не помню, что было потом.

Ты ли меня беззаветным враньем утомила,Сердце ль мое разорвалось от горя любви…Прутьями клетки моя обернулась могила,Силы бессмертные мне повелели – живи!

Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки,Мужние жены мне черствые булки суют,Натуралисты вторгаются паки и пакиВ зоологический мой безлюбовный приют.

Изредка только под модной ужимкою шляпы,Мнится, узнал я сиянье трагических глаз,И поднимаюсь тогда я на задние лапы,И начинаю забавный и жалобный пляс.

506. Ничто