Влюбленные женщины - Дэвид Лоуренс

С почти неземной осторожностью Джеральд повернул ручку и слегка приоткрыл дверь. Она тихонько скрипнула. Джеральд приоткрыл дверь еще на дюйм, потом еще. Казалось, сердце его остановилось, он не издавал ни одного звука, словно его и на свете не было.

Он уже находился в комнате. Спящий человек все так же ровно дышал. Было очень темно. Джеральд ощупью — дюйм за дюймом — продвигался вперед. Он дотронулся до кровати, прислушиваясь к ровному дыханию, и придвинулся ближе к изголовью, наклонившись, чтобы разглядеть спящего. И вдруг у самого своего лица с ужасом увидел круглую темноволосую голову мальчика.

Придя в себя, Джеральд обернулся — сквозь приоткрытую дверь струился слабый свет. Он быстро покинул комнату, прикрыл, но не защелкнул дверь и торопливо вернулся на площадку перед лестницей. Тут его охватили сомнения. Еще можно было ретироваться.

Нет, невозможно. Об этом нельзя даже думать. Он не отступится. Оставив позади супружескую спальню, Джеральд стал подниматься на третий этаж. Ступеньки поскрипывали под его тяжелым телом — это раздражало. Что, если мать откроет дверь и увидит его! Какой ужас! Именно так! Но пока он удерживал контроль над ситуацией.

Он еще не достиг третьего этажа, когда услышал легкий топот ног, входную дверь закрыли и заперли, послышался голос Урсулы и сонный возглас отца. Джеральд торопливо поднялся на последнюю площадку.

Здесь тоже была приоткрытая дверь, комната пустовала. На ощупь, как слепой, трогая стену руками, он быстро продвигался вперед по коридору, боясь, как бы Урсула не последовала за ним. Вот еще дверь. Он прислушался, напрягая все свои и так чуткие органы чувств. Кто-то ворочался в кровати. Наверное, она.

Очень нежно, сосредоточив все чувства в одном — осязании, Джеральд повернул ручку. Та щелкнула. Он замер. На кровати зашевелились. У него замерло сердце. И все же он повернул ручку до конца и тихонько толкнул дверь. Та скрипнула.

— Урсула? — послышался испуганный голос Гудрун.

Джеральд быстрым движением распахнул дверь и тут же ее прикрыл.

— Это ты, Урсула? — встревоженно повторила Гудрун. По звуку Джеральд понял, что она села в постели. Еще мгновение — и закричит.

— Нет, это я, — сказал Джеральд, нащупывая к ней путь. — Я, Джеральд.

Гудрун была настолько изумлена, что не могла пошевелиться. От удивления и неожиданности она даже не испытала страха.

— Джеральд! — повторила она в полном изумлении. Остановившись у кровати, он протянул к ней руки и случайно коснулся теплой груди, Гудрун отшатнулась.

— Позволь мне зажечь свет, — сказала она, соскакивая с постели.

Джеральд стоял недвижим. Он слышал, как Гудрун берет спички, слышал движение ее пальцев. Затем увидел ее при свете спички — она поднесла ее к свече. Комната ярко осветилась, потом свет стал тускнеть — это пламя то угасало, то вновь устремлялось ввысь.

Гудрун взглянула на мужчину — он стоял по другую сторону кровати. Надвинутая на лоб кепка, застегнутое на все пуговицы — до подбородка — пальто. Выражение лица странное, само лицо светится внутренним огнем. От этого мужчины не уйдешь, как не уйдешь от сверхъестественного существа. Гудрун это поняла, как только его увидела. В сложившейся ситуации есть нечто роковое, и потому ее следует принять.

— Как ты здесь оказался? — спросила она.

— Поднялся по лестнице — дверь была открыта.

Гудрун взглянула на него.

— Твоя дверь тоже не закрыта, — прибавил он.

Гудрун бросилась к двери, заперла ее и вернулась. Она была очень красива — огромные встревоженные глаза, раскрасневшиеся щеки, копна густых стриженых волос откинута назад, изящная белая ночная рубашка до пола.

Гудрун не могла не заметить, что ботинки Джеральда заляпаны глиной, даже брюки перепачканы. Неужели он проделал пешком весь путь? Странно было видеть его в своей комнате рядом с разобранной кроватью.

— Зачем ты пришел? — спросила Гудрун с некоторым раздражением.

— Хотелось, — только и ответил он.

Тот же ответ она прочла и на его лице. Это судьба.

— Ты весь в грязи, — заметила она спокойно, но с явным неудовольствием.

Джеральд оглядел свои ноги.

— Я шел в темноте, — ответил он, внутренне ликуя. Оба молчали. Он стоял по одну сторону смятой постели, она — по другую. Джеральд даже не снял кепку.

— А что тебе нужно от меня? — спросила с вызовом Гудрун.

Он смотрел в сторону и не отвечал. Гудрун прогнала бы незваного гостя, если б не исключительная красота и таинственная привлекательность его чеканного, удивительного лица. Оно было необыкновенно и представляло для нее загадку. Это лицо пленяло ее очарованием истинной красоты, околдовывало, преследовало как ностальгия, как боль.

— Так что же тебе нужно? — повторила Гудрун отрешенным голосом.

Он снял кепку движением, открывающим дорогу мечте, и сделал несколько шагов к женщине, не смея, однако, ее коснуться: ведь она стояла босая, в ночной рубашке, а он был грязный и промокший. Ее глаза, большие, изумленные, были устремлены на него, и в них Джеральд прочитал главный вопрос.

— Я пришел, потому что не мог не прийти, — ответил он. — Почему ты спрашиваешь?

Гудрун смотрела на него с сомнением и удивлением.

— Потому что должна.

Джеральд покачал головой.

— Тут нет ответа, — сказал он со странной безучастностью.

В его манере общаться была невероятная, почти божественная простота и детская непосредственность. Перед ее глазами возник призрак — юный Гермес[107].

— Но все же почему ты пришел ко мне? — настаивала Гудрун.

— Так было надо. Если б тебя не было на этом свете, мне тоже не следовало бы родиться.

Гудрун продолжала стоять, глядя на него большими, полными удивления глазами. И Джеральд не сводил с нее взгляда, — казалось, он впал в противоестественное оцепенение. Гудрун вздохнула. Теперь она погибла. У нее не было выбора.

— Сними ботинки, — сказала она. — Они, верно, здорово промокли.

Джеральд бросил кепку на стул, расстегнул пальто — чтобы справиться с верхними пуговицами, ему пришлось высоко поднять подбородок. Его прекрасные, коротко подстриженные волосы растрепались. Золотые, как спелая пшеница. Он снял пальто.

Пиджак он скинул быстро, ослабил черный галстук и стал расстегивать запонки — на каждой по большой жемчужине. Гудрун внимательно прислушивалась, надеясь, что никто в доме не услышит хруста накрахмаленной сорочки, похожего на серию выстрелов.

Он пришел за поддержкой. Гудрун позволила ему обнять себя и крепко прижать к груди. Рядом с ней Джеральд испытывал огромное облегчение. Он отдал ей весь сдерживаемый внутри мрак и губительную смерть и вновь обрел цельность. Это было изумительно, восхитительно, просто восторг. Когда на него снизошло это периодически повторяющееся в его жизни чудо, Джеральд испытал огромное облегчение и счастье. Гудрун же приняла мужчину как сосуд, полный горького сознания смерти. В этот решительный момент у нее не хватило сил сопротивляться. Кошмарное неистовство смерти заполнило ее, и она приняла это в самозабвенном порыве подчинения, испытав острые и мучительные ощущения.

Джеральд приникал к ней ближе и ближе, погружаясь все глубже в обволакивающее мягкое тепло, обладающее поразительной восстанавливающей силой, — тепло вливалось в вены и приносило новую жизнь. Он чувствовал, что растворяется и обретает покой в живительной силе женского тела. Бьющееся в ее груди сердце казалось вторым неукротимым солнцем, и он с энтузиазмом принимал его тепло и творческую мощь. Израненные, истерзанные вены легко исцелялись, когда в них вливалась пульсирующая жизнь, — она проникала незаметно, словно всемогущий приток солнечной энергии. Его кровь, которую, казалось, унесла смерть, возвращалась, наполненная верой, красотой, мощью.

Джеральд чувствовал, как его члены оживают, становятся более округлыми и гибкими, тело обретало невероятную силу. Он вновь стал сильным, полноценным мужчиной, оставшись при этом ребенком, благодарным ребенком, которого успокоили и вернули к жизни.

А Гудрун — огромную, полную жизни чашу — он боготворил. Она была матерью и смыслом всей жизни. Он же, ребенок и мужчина, приник к ней и обрел целостность. Его безупречное тело было почти разрушено, но удивительный нежный ток, идущий от ее груди, окутал его и словно исцеляющей родниковой водой, словно легкой, успокаивающей струей самой жизни окропил иссушенный, ущербный мозг. Джеральд будто заново родился.

Его мозг пострадал, иссох, словно повредили органическую ткань. Он не знал прежде, до какой степени разрушение коснулось его, до какой степени ткань, мозговая ткань повреждена губительным смертельным потоком. Теперь, когда идущее от женщины исцеление охватило его всего, он понял, что был инвалидом, был чем-то вроде растения, чью ткань изнутри взорвал мороз.