Ледобой. Круг - Азамат Козаев

– Вы, вы… – Замахиваясь колуном, растрепанный старик выметнулся навстречу из-за угла ближайшей избы и медленно слишком медленно повел удар на чужака.

Многолет без единого слова полоснул седовласого, и до боли в зубах захотелось ударить беззащитную жертву ладонью, будто лапой, да чтобы когтями, да чтобы по шее аккурат по горлу. Старик еще падал, когда страшный удар разбил ему гортань, сдирая кожу вместе с бородой. Предводитель маленького отряда задрал губы и, отдаваясь внезапной жажде крови, рявкнул:

– Деревню сжечь! Будь здоров, Пластун! Людей не жалеть! С возвращением, Залом!

– С возвращением, Залом! – подхватили остальные, и немедленно жутковатый рев, сотканный из нескольких голосов, улетел в безучастное небо, сереющее на востоке.

Многолет влетел в избу, крест-накрест раскроил перепуганную старуху – та собиралась швырнуть в незваного гостя горшком, – открыл печь и на лезвии меча перенес углей в угол, на сенную кучу. Швырнул туда же маслянку, прикрыл за собой дверь и с налитыми кровью глазами ринулся дальше.

Через какое-то время заполыхало полдеревни. Дружинных братцев-князей странным образом «повело» на кровь – будто обезумели. Не чинясь, резали все живое – мужчин, женщин, подростков, собак, – только лошадей не трогали. Угрюмец орудовал двумя здоровенными колунами, и те секли воздух, точно две невесомые хворостины. С обеих рук забил мальчишку лет пятнадцати и его отца, что ринулись на жуткого грабителя с косами. Топоры на длинных древках, отвратительно чавкнув, по самый обух ушли в плоть – так просто не вырвешь, но Угрюмец, взревывая, как настоящий медведь, стряхнул оба тела, будто соломенные чучела. Только безвольные руки болтануло, как пустые рукава.

Прихват на серп для косьбы травы, как на мясницкий крюк, насадил сухого мужика, с большими залысинами и бородищей до пояса. Аккурат в середину бороды и пришелся железный полумесяц. Рывками выдернул серп из тела, и мало в том осталось бережного отношения к смерти – разворотив рану до безобразной дырищи, оставил бородача на земле. Забежал во двор, и отчаянное лошадиное ржание влилось в море криков и шума.

Странный азарт завел всех семерых. Будто полезло изнутри такое, о чем даже понятия не имели; лица перекосило, губы задрали, зубы оскалили. Горностай, сам того не замечая, перепачкался кровью, хрипел, как зверь, и слизывал кровь с усов. Выбейзуб разжился ножами и ронял деревенских наземь одного за другим, всаживая лезвия по самую рукоять. Пока дошел до хлева, двое устелили путь к вожделенной лошади…

Из-за угла последней в деревне избы, если спускаться в долину со стороны Бубенца, выглядывал всклокоченный парнишка, тот самый, что выскочил прочь со двора, куда первым делом наведался Многолет. За ним, вдоль стены, друг за другом, беззвучно плача, выстроились дети, трое мальчишек и две девочки. Выглядывать малышне Стружка запретил, плакать в голос – тоже, хотя сам еле сдерживался, чтобы не выскочить на открытое, хоть с палкой, хоть с кулаками. Что-то сдержало. Сам себя не узнал, будто враз отрезало прошлую жизнь, где на тебе лишь послушание, работа в поле и помощь отцу. Вот она, вчерашняя жизнь, догорает и хрипит последние слова, порубленная и заколотая. Нет больше отца, а есть несколько перепуганных малышей, которых последнее дело отдать на растерзание этим ублюдкам, кто бы они ни были.

– Ну-ка тихо у меня, – прошипел Стружка. – Кто издаст хоть звук, того ночные душегубы сожрут в один присест! Всем понятно?

Малыши молча кивнули.

– Всем взяться за руки, быстренько!

Подобрал с земли палку, отряхнул от грязи, разломил на пять кусков и велел каждому крепко сжать обломок зубами и нипочем не отпускать.

– Тот сивый боец, что недавно пришел и стал дальше в долине, все его помнят?

Ребята кивнули. Колышки в зубах позволяли только негромко мычать и горько всхлипывать.

– Тише воды ниже травы шасть в темноту и бегом к Сивому. Понятно?

– А ты? – выдохнул маленький Жилка.

– А я следом. Пошли, ну же! Изба огнем занимается! Сгореть хотите?

Дети развернулись и гуськом канули в серую предрассветную хмарь. Сумерки, будто черные воды, поглотили малышню шагах в двадцати от избы.

Стружка от бессилия кусал губы, лицо пылало. Казалось, выскочи неожиданно да пырни ночного призрака колом, чтобы в спину вошло, а из груди вышло, – время повернет вспять, родители и соседи останутся живы, деревня цела. Но не таковы оказались налетчики. Громила, что зарубил Хромого и его сына, будто услышал скрип зубов, мигом повернулся на звук и долгим, горящим взглядом смерил заугольную темень.

Стружка дыхание затаил. Хорошо, малыши убежали, бояться теперь не за кого. В темноте носился от дома к дому, по одному собирал соседскую ребятню, уводил подальше, будто наперед знал, что одним отцом душегубы не обойдутся. Хотел разреветься, точно босоногий сопляк, а вот бегал по деревне и собирал малышей, глотая злые слезы.

Этот гривастый тряхнул космами, задрал голову, шумно потянул носом и так сделался похож на зверюгу, аж не по себе стало. Живот свело, бессилие сковало члены – от непрошеных гостей не уйти.

За спиной кто-то возник и мощно облапил, закрыв рот и прижав затылком к себе. Стружка обмер и сделался беспомощен, как щука, выброшенная на берег, – зубы есть, а что толку? Некто подошел с той стороны, куда ушли дети. Неужели малышей переловили? Сволочи, гады!

– Тихо, не мычи. Стой спокойно, не дергайся. Отпускаю…

Словно билась щучка на берегу, а потом обратно в воду бросили. Унялся пожар внутри, вернулись запахи и звуки. Вот-вот изба заполыхает вся. Стружка оглянулся и облегченно застонал: сивый боец, тот самый. Глядит настороженно, брови сомкнул, зубы стиснул.

– Кто такие?

– Не знаю, – прошептал мальчишка. – Лошадей забирают и людей режут. Отца зарубили первым, полдеревни вырезали да пожгли.

– Сколько их?

– Не больше десяти. А малышня где?

– Тычок и Гарька смотрят.

Тычок – это старик, что пришел с Безродом, а Гарька – та здоровенная бабища, которая то ли жена, то ли сестра, узнать пока не успели.

– Стой тут, на открытое не суйся.

– А ты куда?

– Туда.

Безрод, не скрываясь, вышел из-за угла, и Стружка с облегчением увидел, что тот не один – в скудном свете пожарища тускло блеснул прямой меч.

Налетчик с двумя топорами, здоровенный, сам ровно медведь на задних лапах, у ворот хлева неожиданно замер и медленно оглянулся. Стружка рот раскрыл: как? Спиной, что ли, почуял?

Угрюмец развернулся лицом к человеку с мечом, оскалился и, взревывая, будто всамделишный зверь, бросился на Безрода. Жуткие, окровавленные клинья разрезали воздух – парнишка никогда не слышал, чтобы эти здоровенные топоры секли воздух со свистом, – и оглушительный рык полетел в небо.