Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

— Поди гу–у–ди-и-шь?! — с огромной долей зависти произнёс Константин Александрович. — Помнится, когда мне… высочайше… капитана пожаловали, весь батальон неделю проспаться не мог… Знакомтесь, — спохватился он, — Кусков Дмитрий Николаевич. Сын лучшего моего друга и командира, полковника Кускова Николая Олеговича. Сейчас ещё молодёжь подойдёт, и за стол, — обнадёжил попавшего в руки Зинаиды Александровны офицера.

Своих юнкеров, на первых порах, он не узнал, а когда сфокусировал на них взгляд, спохватился:

— Что, за мной из штаба прислали?

— Никак нет! — пришёл в себя Дубасов. — Мы тоже в гостях.

— А что это у тебя с лицом? — только сейчас разглядел отёкший глаз юнкера.

— Веслом случайно засветили, ваше высо–о–коблагородие, — под тайный смех Ольги, выкрутился Дубасов.

Сюрпризы на этом не кончились, а только начались. Словно на Рождество.

Следом за подполковником пожаловали: его сиятельство Игнатьев, с «благородным господином корнетом» из Николаевского кавалерийского училища.

— Знаю я этого кавалериста… В прошлом году наездника в уборную возил, — ехидно ухмыляясь, зашептал Дубасову Аким, немного умастив его исстрадавшуюся душу юнкерским нектаром.

Ольга подозрительно оглянулась на друзей и представила графа, а тот — кавалериста:

— Портупей–юнкер Фигнер Дмитрий Серафимович.

— По кличке «Конь», — зашептал Акиму повеселевший уже Дубасов.

— Какая замечательная партизанская фамилия, — сделал умозаключение Бутенёв. — А легендарный партизан отечественной войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер не ваш родственник?

Кавалерист хотел сказать: «Никак нет», но чтоб возвысить себя в глазах окружающих, пошёл на подлог:

— По очень дальней боковой линии сродство имеется…

— Прекрасно, прекрасно.., — похвалил юнкера Бутенёв. — А известный певец и актёр Николай Николаевич Фигнер не…

— Никак нет! — сходу отказался от родства с лицедеем кавалерийский Фигнер.

— Кого ещё ждём? — отвязался, наконец, от партизанско–лицедейского однофамильца Бутенёв. — За стол давно пора, — мысленно пожалел командирского сына, около которого лисичкой крутилась Зинаида Александровна.

«Чего пудрит парню мозги. Не до баб ему сейчас…».

— А вот кого! — указала его дочь на двух вошедших скромных девиц. — Наши соседки по даче, — удивлённо глянула на открывших рты Рубанова и Дубасова.

Аким попихал локтем по рёбрам друга.

— Ступай, побеседуй с гимназистками. А то сейчас завизжат: «Насильники-и», и в обморок упадут или второй глаз тебе покалечат…

— А чего — мне–то, а чего — я‑то? — неспеша направился к девицам.

При его приближении гимназистки впали в ступор. Как стояли, так и замерли, боясь шевельнуться и медленно, но усиленно краснели, начиная с пальцев рук и кончая полыхающими ушами.

«Во-о! Сравнялись с красной «конской» бескозыркой», — отметил Дубасов, подойдя вплотную, к забывшим от страха дышать, дамам.

Если бы с дури он крикнул: «Щука!», завизжавшие девицы пустились бы наутёк.

— Не бойтесь.., не бойтесь.., маленькие гимназисточки, я вас не съе–е–м, — успокаивал их.

По крайней мере, ему так казалось.

Помертвевшие от страха девицы слышали лишь вкрадчивый хриплый голос, и видели приближающегося страшного каторжника с подбитым глазом.

Они бы с радостью завизжали, но спазм ужаса перехватил девичье горло.

— Не бойтесь. Мы никому не скажем, что видели вас в… этом, как его… неглиже, — вовремя вспомнил мудрёное словцо.

«Ну не скажешь — голяком. Не так водоплавающие поймут. Вон, уши–то как пылают… Будто Сидорова Коза надрал», — улыбнулся, вспомнив, как и Бутенёв, молодость.

Улыбка и привела девиц в чувство.

— О–о–ой, — прошептала чернявенькая. — Страшней, чем в озере было…

— Намного! Я даже кричать не смогла, — поддержала её подруга.

— Зачем кричать–то. Мы добрые… Дубасов Виктор, — лихо кивнул головой и щёлкнул каблуками юнкер.

Девицы оттаяли.

— Полина, — сделала книксен белявенькая.

— Варя, — представилась чернявенькая.

— Какие прекрасные имена, — подлетел к дамам кавалерист. — Фигнер Дмитрий Серафимович, — снял красную бескозырку и поочерёдно приложился к ручкам дам.

— Рубанов, у меня такое чувство, что вы знакомы с моими соседками, — с некоторой долей ревности произнесла Натали, пытливо разгдядывая начавшего краснеть любимого.

— Да… По–моему.., как приехали.., на станции встретились.., — начал неуверенно врать он, сравнявшись цветом лица с бескозыркой «благородного корнета».

— Ох, Рубанов, не дожить тебе до понедельника, если обманываешь… Хотя какая мне разница? — окончательно разобидевшись, отошла от него.

«Да-а, — выдохнул воздух Аким, — сплошные сюрпризы. Вечер обещает стать интересным», — пошёл к столу.

Натали рядом с ним не села.

Хозяин дома и глава семьи первый тост поднял за сына своего командира, подполковника Кускова.

Чокнувшись рюмками, они выпили водки, и опять расчувствовавшийся Бутенёв расцеловался с Дмитрием Николаевичем.

Зинаида Александровна с хозяйкой дома выпили вина, а военная молодёжь — пива. Остальные обошлись лимонадом.

Дубасову тоже хотелось любви и водки, но под строгим похмельным взглядом ротного, он не решился ни на то, ни на другое.

Бывший утопленник вовсю флиртовал с Ольгой, «конская морда» — с Полиной. Рубанов, светски придерживаясь правил мадам Светозарской, беседовал с водоплавающей Варей.

Обречённо вздохнув, Дубасов налил себе водки и выпил…

На его счастье, подполковник, отвлекаемый Зинаидой Александровной, не заметил.

Действо понравилось.

Без обречённых уже вздохов, исхитрился тайно выпить вторую… И тут у него открылся третий глаз, как пишут в газетах, и увидел рояль. По ассоциации, захотелось веселья… Особенно танцевать.

Как оказалось, паж тоже тайно выпил.

«Хитрый, бестия, — думал про него Дубасов, — пажи, они куда хошь, как ужи, влезут. Только пуля остановит…».

Граф, чуть покачиваясь, подошёл к старенькому роялю и побренчал клавишами, затем уселся на подставленный Ольгой стул и заиграл…

«Неплохо играет герцог Иванов, — подумал Рубанов и, музыка что ли повлияла, вспомнил пушкинское: «Все женщины прелестны, а красоту им придаёт любовь мужчин». — Ну, «мужчин», это сильно сказано, достаточно и одного. Следует донести эту мысль до Натали, а то что–то губки надула. Сама подруг пригласит, а после ревновать начинает», — отчего–то довольный, крикнул пианисту:

— Маэстро — вальс, — и пошёл приглашать Натали.

Игнатьев хотел возмутиться, но уже и его друг–николаевиц пригласил девицу, пришлось играть.

Торжествующий Дубасов кружился с Ольгой, которая постеснялась ему отказать.

Однако неугомонный Бутенёв завёл граммофон с цветастой трубой, и освободившийся от добровольной повинности Игнатьев радостно увёл Ольгу из–под носа, вернее, из–под глаза, ослеплённого любовью и пчелой, портупей — юнкера Дубасова.

Зинаида Александровна охмуряла подполковника, и он постепенно начинал сдавать боевые холостяцкие позиции.

Вечер для всех, кроме одноглазого циклопа, прошёл великолепно.

В жизни Дубасова наступила чёрная полоса.

— Рубанов, — жаловался он другу, — ну откуда у неё эта пагубная страсть к Игнатьеву? Воспылала чувствами… На меня и не глядит… Вчера убежал в самоход, а Бутенёв докладывает, что она с пажом уползла ужом… Ого. В рифму как Пушкин заговорил. Ну уж, эти пажи-и, — потряс кулаками, — хрен в узел вяжи-и.

— Это к чему ты? — опешил от поэта Аким.

— Не знаю. Просто от нервов рифмами заговорил… Дуэль, только дуэль рассудит нас, — напыщенно произнёс вновь испечённый Пушкин.

Через несколько дней, согласно плановым занятиям, намечались последние перед производством в офицеры стрельбы.

Государева рота под водительством Зерендорфа бодро чеканила шаг, горланя любимый марш: «Под знамя Павловцев мы дружно поспешим…».

У главной линейки пажей граф Игнатьев, вальяжно прохаживаясь перед шеренгой младших своих товарищей, чего–то им втолковывал, кивая в сторону павлонского стойбища.

«Учит, как нас донимать надо», — хмыкнул Аким.

Бодрая маршевая песня прервалась и, печатая шаг, павлоны мрачно разглядывали своих противников.

У графа то ли на самом деле зачесалась фланговая часть фигуры, то ли от вида павлонов похлопал себя по заднице для какого–то нехорошего сравнения, но, к досаде государевой роты, такое непотребное действо он произвёл, впридачу, смачно плюнув под ноги.

Дубасов понял, что другого подобного случая может не представиться и, нарушив священный строй, подошёл к графу.

Зерендорф остановил роту, не зная, что предпринять — одёрнуть нарушителя или ждать дальнейших событий. В душе–то он понимал, что следует восстановить строй, но уж больно вызывающе вёл себя этот здоровенный паж.

Сумрачно оглядев нахально улыбающегося графа, и притихшую шеренгу молодых пажей, Дубасов тоже сплюнул на землю и произнёс: