Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Я всё ещё рисовал. В ужасе и темноте. Моя рука так быстро перемещалась вверх-вниз и из стороны в сторону, что казалось, будто я дирижирую грозой. Я не мог остановиться. Но наступило мгновение, и я закончил «Смотрящего на запад Уайрмана». Правая рука сообщила мне об этом. Я быстро начертал в нижнем левом углу свои инициалы ЭФ и обеими руками переломил кисть надвое. Обломки бросил на пол. Отшатнулся от мольберта, крича, уж не знаю кому, что надо остановиться. И всё остановилось, само собой; на картину уже лёг последний мазок, и всё, конечно же, остановилось.

Я подошёл к лестнице, посмотрел вниз, и внизу стояли две маленькие фигурки, с которых капала вода. Я подумал: «Яблоко, апельсин». Я подумал: «Я выигрываю, ты выигрываешь». Потом вспыхнула молния, и я увидел девочек лет шести — несомненно, близняшек, несомненно, утонувших сестёр Элизабет. Разорванные платья облепляли тела. Волосы облепляли щёки. Белёсые лица ужасали.

Я знал, откуда они появились. Они выползли из-под ракушек.

Взявшись за руки, они начали подниматься по лестнице. Гром прогремел в миле над моей головой. Я попытался закричать. Не смог. Я подумал: «Я их не вижу». Я подумал: «Вижу».

— Я могу это сделать, — сказала одна из девочек. Голосом ракушек.

— Оно было красным, — откликнулась вторая. Голосом ракушек.

Они преодолели половину лестницы. Головы их более всего напоминали черепа, облепленные с боков волосами.

— Сядь и умри, — хором сказали они, словно скандировали считалку… но голосом ракушек. — Сядь и сгори.

И потянулись ко мне жуткими пальцами цвета рыбьего брюха.

Я лишился чувств.

xx

Звонил телефон. Эту зиму следовало назвать телефонной.

Я открыл глаза, попытался рукой нащупать лампу на прикроватном столике. Мне очень хотелось как можно скорее включить свет: только что я увидел самый кошмарный сон в моей жизни. Вместо того чтобы найти лампу, пальцы наткнулись на стену. И в тот же момент я понял, что голова моя под каким-то странным и неудобным углом приткнулась к той же самой стене. Прогремел гром (слабо, приглушённо — уходящий гром), и этого хватило, чтобы вспомнить всё. С пугающей ясностью. Я не лежал в кровати. Я был в «Розовой малышке». Я потерял сознание, потому что…

Я распахнул глаза. Мой зад находился на лестничной площадке, а ноги вытянулись вдоль лестницы. Я вспомнил двух утонувших девочек (нет, вспомнил не только их, вспомнил всё, целиком и полностью) и вскочил на ноги, напрочь забыв о больном бедре. Я сосредоточился на поиске трёх выключателей у входа в «Розовую малышку», но даже когда мои пальцы нащупали их, я подумал: «Свет не зажжётся. Электричество вырубилось из-за грозы».

Однако лампы вспыхнули, изгнав темноту из студии и с лестницы. Мне стало дурно, когда я заметил у подножия лестницы воду и песок, но света хватило, чтобы разглядеть распахнутую ветром дверь.

Конечно же, её распахнуло ветром.

Телефон в гостиной перестал трезвонить, и включился автоответчик. Мой записанный на плёнку голос предложил оставить сообщение после звукового сигнала. Звонил Уайрман.

— Эдгар, где ты? — Я ещё плохо соображал и не мог сказать, что слышится в его голосе — радость, страх или ужас. — Перезвони мне, ты должен немедленно мне перезвонить! — Щелчок подвёл черту под сообщением.

Я спустился вниз, очень осторожно, задерживаясь на каждой ступеньке, как восьмидесятилетний старик, и прежде всего озаботился светом: включил его в гостиной, на кухне, в обеих спальнях, во «флоридской комнате». Включил даже в ванных. Для этого мне пришлось сунуться в темноту. Я зажимал волю в кулак, готовясь к тому, что меня коснётся что-то холодное, мокрое, одетое в водоросли. Не коснулось. Когда уже везде горел свет, я сумел расслабиться и вдруг понял, что опять голоден. Умираю от голода. Такое случилось со мной впервые за время работы над портретом Уайрмана… но, разумеется, последняя сессия не шла ни в какое сравнение с предыдущими.

Я наклонился, чтобы посмотреть на то, что нанесло ветром через открытую дверь. Вода и песок. И вода уже собиралась в капельки на восковой мастике, которую моя домоправительница использовала, чтобы сохранить блеск кипарисового паркета.

Ковровая дорожка на нижних ступенях лестницы была влажной, но только влажностью всё и ограничивалось.

Даже себе я бы не признался, что искал следы.

Я прошёл на кухню, сделал сандвич с курицей и принялся за него прямо у разделочного столика. Достал из холодильника бутылку пива, глотнул, чтобы быстрее доставить сандвич в желудок. Покончив с сандвичем, съел плавающие в майонезе остатки вчерашнего салата. Только потом я вернулся в гостиную, чтобы позвонить Уайрману. Он снял трубку после первого гудка. Я уже собрался сказать, что выходил из дома, чтобы посмотреть, не нанесла ли гроза какой урон дому, но причина моего отсутствия, похоже, Уайрмана совершенно не интересовала. Он плакал и смеялся.

— Я вижу! Так же хорошо, как и прежде! Левый глаз чистый, как стекло. Не могу в это поверить, но…

— Притормози, Уайрман. Я едва тебя понимаю. Он не притормозил. Наверное, не мог.

— В разгар грозы мой плохой глаз пронзила боль… такая сильная, что ты не поверишь… словно раскалённая проволока… Я подумал, что в меня ударила молния, и да поможет мне Бог… Я сорвал повязку… и глаз стал зрячим! Понимаешь, что я тебе говорю? Я вижу!

— Да, — ответил я. — Понимаю. Это прекрасно.

— Это ты? Твоя работа, так?

— Возможно, — ответил я. — Вероятно. Твой портрет закончен. Я привезу его завтра. — Я замялся. — Я бы позаботился о нём. Думаю, не очень важно, если с ним что-то произойдёт после завершения работы, но точно так же я думал, что Керри победит Буша.

Уайрман расхохотался.

— Ox, verdad, слышал я эту историю. Как ты там? Прежде чем я успел ответить, в голову пришла новая мысль.

— А как Элизабет? Гроза подействовала на неё?

— Не то слово. Грозы всегда её пугают, но эта… Элизабет билась в истерике. Кричала, звала сестёр. Тесси и Ло-Ло — тех, что утонули в тысяча девятьсот двадцатых. На какое-то время я словно перенёсся туда… но теперь всё закончилось. Как ты? Тебе досталось?

Я смотрел на песок, разбросанный по полу между входной дверью и лестницей на второй этаж. Никаких следов. Если я и думал, что вижу следы, винить следовало лишь моё грёбаное разыгравшееся воображение.

— Не без этого. Но теперь всё закончилось.

Я надеялся, что так оно и будет.

xxi

Мы поговорили ещё минут пять… точнее, говорил Уайрман. Если на то пошло, тараторил. Напоследок сказал, что боится ложиться спать. Боится проснуться ночью и обнаружить, что левый глаз снова ослеп. Я ответил, что тревожиться из-за этого, как мне кажется, не нужно, пожелал спокойной ночи и положил трубку. Сам я тревожился о другом: вдруг проснусь ночью и обнаружу, что Тесси и Лаура (Ло-Ло, как называла её Элизабет) сидят по обе стороны кровати.