Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

72

Спаржу сажают зимой.

Во всяком случае, эту ее разновидность. Волокин не запомнил — белую, звездчатую или зеленую. А теплая зима 2006 года позволяла высадить ее уже в декабре.

При некоторых условиях.

Накануне сельскохозяйственные рабочие положили в борозды навоз и продезинфицировали корни жавелевой водой. Теперь можно рассаживать корневища по определенной схеме. Расстояние между бороздами — сто сантиметров, а глубина — двадцать пять — тридцать сантиметров. Расстояние между самими растениями сорок пять — пятьдесят сантиметров. Сначала надо добавить навоза, потом положить растение набок, так, чтобы корни тянулись вдоль ряда. Потом полольной сапкой присыпать землей на пять сантиметров.

Вот уже два часа Волокин повторял все те же движения, склонившись над вонючей землей в перепачканных дерьмом рукавицах. Спина у него ныла. Руки покраснели. А раненая нога пылала на полярном холоде, как горящее полено.

— Перекур?

Волокин выпрямился. Он работал на пару со здоровенным молодым тунисцем по имени Абдель. Тот протянул ему сигарету.

— А разве можно курить?

— Начхать.

Оба они были в куртках и штанах из черной полотняной ткани, в сапогах и бейсболках того же цвета, выданных в Колонии. Закуривая «Мальборо» с жарким привкусом вызова, русский вспомнил знаменитую картину «Анжелюс». Почти та же сцена. Двое крестьян среди борозд, в золотисто-коричневом вечернем свете. Разве что одежда Волокина и его напарника делала их похожими на зэков из «Анголы», самой большой тюрьмы Луизианы.

Абдель выдохнул дым и подул себе на руки:

— Не забывай пословицу: «Снег в декабре к хорошему урожаю».

— Ты это к чему?

Магребинец расхохотался:

— Сам не знаю. Да все равно, в этом году снега нет.

— Ты откуда?

— Из Ле-Вигана. Я сюда езжу каждый год, в октябре. А ты?

— Из Милло. Летом работаю где придется, на уборке урожая. Потом собираю виноград. А зимой обычно вкалываю в Альпах лыжным инструктором. Первый раз я зимой на ферме. По мне, так и сдохнуть недолго.

— Тоже мне открытие.

Они замолчали. Волокин оглядел окрестности. За границей возделанной земли начинался почти лунный пустынный пейзаж. По краю плантаций кое-где виднелись редкие деревья и серо-зеленые скалы. Надо всем царила иссохшая вечность, от которой сжималось горло. Здесь вы наедине с Богом. Это если повезет.

Волокин решил, что из напарника теперь можно что-нибудь вытянуть:

— Как здесь вообще? В смысле, какая обстановка?

— Отстой. Парни в Колонии рехнулись на религии. Хотя мы их и не видим. Нас держат на расстоянии. Мы нечистые, сечешь?

— Не-а.

— Вот и я так. Но скажу тебе, между землей, где вкалываем мы, и участками, на которых работают они, там, где оранжереи, настоящая пропасть.

— Ты там бывал?

— Нет. Это запретная зона. Колючая проволока. Охрана. Электронные замки, которые открываются отпечатком пальца.

— И кто там работает?

— Дети. Занимаются тонкой работой. — Он пошевелил пальцами. — Для которой нужны тонкие пальчики…

— А детишек ты когда-нибудь видишь?

— Издалека. Они живут на другой стороне.

— Как ты думаешь, туда можно пробраться через больницу?

— Что ты задумал?

Волокин пропустил вопрос мимо ушей:

— А о детях ты что-нибудь знаешь?

— Самую малость. Так, ходят слухи. Когда не копаются в земле, они поют. А когда не поют, занимаются самобичеванием.

— Подробнее можешь рассказать?

— Нет. Они все живут за семью замками. Зато платят тут хорошо, и, если соблюдаешь правила, не пристают. Ты…

Абдель швырнул сигарету и присыпал окурок землей:

— Вот черт.

Тут Волокин тоже расслышал шум двигателя. И вслед за товарищем закопал окурок. Грузовик подбрасывало на тропе, и он еле тащился. Модель с открытым кузовом, в котором стояли люди. Пыль в лучах вечернего солнца окрашивала воздух, придавая атмосфере плотность. Несмотря на мороз, вся сцена из-за этого напоминала караван в пустыне.

Русский присмотрелся к фигуркам в кузове. Дети. Прямые и неподвижные. В солнечном свете их лица казались белыми свечками. Они были не в баварских нарядах, а в костюмах из черного полотна. Белые рубашки с воротниками под горлышко выглядывали из-под курток. Это только усиливало их монашеский облик. Маленькие лютеранские пасторы.

Грузовик проехал в сотне метров перед ними. Волокин заметил, что кузов выстлан деревом. Наверняка для того, чтобы пассажиры не касались современных материалов. Все дети были в черных бейсболках, на таком расстоянии напоминавших шляпы амишей. Амишей Зла.

Когда машина скрылась в пыли, по телу русского пробежала дрожь.

Он здесь ради них.

Скоро он их спасет.

73

Такие минуты ему случалось переживать и прежде.

Когда решение вот-вот будет найдено.

До него уже рукой подать.

В этих мгновениях всегда есть что-то сверхъестественное. Истина вдруг оказывается так близко, что в мозгу словно начинается обратный отсчет времени, и ты чувствуешь — сейчас наступит озарение. Кровь бурлит в ожидании скорой разгадки. Это как волны, предвещающие грозу, которые воспринимают только животные.

Мчась по автомагистрали на скорости больше двухсот километров, Лионель Касдан балансировал на грани жизни и смерти.

Час ночи. Он только что миновал Клермон-Ферран и теперь спускался прямо к Милло. Через двести километров он, как и в прошлый раз, свернет на шоссе Н88, чтобы добраться до Флорака. Ясного плана у него не было. Он не представлял, как проникнет в Колонию или свяжется с Волокиным. Там видно будет. Кроме того, он рассчитывал на вооруженных крестьян. На Роша и его людей.

Он заправился возле Ле Пюи и заодно облегчил мочевой пузырь. Сейчас ему снова хотелось отлить. Признак старости. Или страха. А может, того и другого. Он высмотрел место для парковки. Съехал с освещенной автомагистрали, чтобы скрыться в потемках. Общественный туалет распахнул ему свои объятия, но он предпочел зайти в кусты. Едва он справил нужду, в небе раздался крик, перекрывший шум машин на дороге.

Крик птицы.

Душераздирающий стон, хриплый и надрывный.

Стоя в кустах, Касдан прислушался. Вопль прозвучал снова, наискось вспоров темноту.

Еще несколько секунд он стоял неподвижно, прислушиваясь к внезапной мысли. Что-то у него в голове обретало форму. Оно было там и прежде, совсем близко, но до сих пор Касдану не удавалось его нащупать.

Крик.

Это и есть ключ.

Почему он не догадался раньше? Ученые-сектанты изучали человеческий голос. И теперь он понял: целью этой работы было новое оружие. Мощное разрушительное оружие, основанное на возможностях человеческого голоса.

Таков был их план.

Научиться контролировать голосовой аппарат, чтобы превратить его в смертоносное оружие.

Части головоломки встали на место.

Когда-то Хартманна-отца поразило воздействие тибетских песнопений на предметы. Он обнаружил вибрации медных труб и гонгов. Потом, в Освенциме, он изучал крики заключенных. И открыл явления, прежде неизвестные науке. По-видимому, побочное воздействие на материю усиленных смертным страхом голосов. Лопающиеся лампочки, вибрирующие дверные косяки. Вроде тех случаев, когда от голоса певицы разбивается хрустальный бокал…

Он записал эти вопли и измерил их силу.

Исследовал звуковые волны и проник в тайну их воздействия.

Вот к чему стремился Людоед. Ему нужен был крик, который можно превратить в оружие.

Убийственный крик.

Этот миф известен всем цивилизациям. Ханс Вернер Хартманн сделал его целью своей научной программы. И поэтому он искал детей с чистыми голосами. Поэтому подвергал их пыткам. Чтобы добиться необычайно мощных звуковых волн. Разрядов, способных поразить человеческий орган слуха. По неизвестной причине детское горло, доведенное до пароксизма, порождало смертоносную волну.

Словно потянув за веревочку, Касдан вспомнил другие детали.

Которые подтверждали его теорию.

Слова Франс Одюссон, эксперта-отоларинголога из больницы Труссо, об игле, поразившей слуховую улитку Гетца: «Она пронзила орган слуха, как мощная звуковая волна».

Касдан не подумал о самом простом решении.

Орудием убийства действительно была звуковая волна.

Вот почему во внутреннем ухе жертв не нашли следов металлизации. Орудие было не материальным.

Еще одна деталь, еще один факт. Поднявшись на галерею собора, он услышал затихающий в трубах органа крик. И решил, что это предсмертный вопль Гетца.

Но все было наоборот.

Он слышал крик, убивший Гетца.

Крик, который издал один из детей.

Ребенок, овладевший смертельным оружием.

Звук столь насыщенный и сильный, что он разрывает барабанную перепонку, и невыносимая боль нарушает равновесие между двумя нервными системами — симпатической и парасимпатической, вызывая остановку сердца. Кровообращение прекращается. Мозг умирает.