Тень императора - Павел Молитвин

Когда Эврих вошел, Искамар как раз заканчивал косноязычно втолковывать предводительницам гушкаваров, что те требуют от него невозможного. Аль-Чориль с Тарагатой разглядывали полумага с брезгливым недоумением — трус в их глазах никак не мог быть чародеем, а этот, будучи несомненным трусом, ухитрялся, если верить слухам, творить кое-какие чудеса. Дыма без огня не бывает — на чем-то эти слухи были основаны, и потому за стулом, на котором сидел Искамар, стоял Яргай с обнаженным мечом в руке. В комнате находилось ещё пятеро гушкаваров, включая Тохмола, но Ильяс уже поняла, что помощь их не понадобится, и при появлении Эвриха велела им выйти.

Прерванный на полуслове Искамар уставился на арранта, как кролик на удава, полагая, видимо, что пришел палач. Тарагата взирала на Эвриха с нескрываемой ненавистью, причины которой были очевидны. Во-первых, сладкоречивый чужеземец совратил-таки её подругу, а во-вторых, оказался прав, предсказывая, что толку от схваченных колдунов будет не много. В-третьих же, она знала, что сострадательный чужеземец будет всячески мешать ей прирезать этого горе-чародея, с появлением коего в «Доме Шайала» одной заботой у неё становилось больше. И конечно же, не преминет упрекнуть её в излишней жестокости и обвинить в бессмысленном убийстве второго колдуна, многозначительно напомнив:

«А ведь я предупреждал, что этого вряд ли удастся избежать!»

Ничего подобного Эврих говорить не собирался, ибо давно уже понял: словами Тарагату не проймешь. Винить посланных ею за колдуном в убийстве тоже не имело смысла — у них просто не было иного выхода. Если бы они не прикончили начавшего превращаться в чудовище мага, тот-порешил бы их всех до единого и перебил немало безвинных людей, прежде чем покинуть Город Тысячи Храмов. Рассказы об ужасных превращениях чародеев ему доводилось слышать неоднократно, и у него не было оснований им не верить, тем паче что свидетелями их были не только горожане, но и сельские жители, а гушкаварам несколько раз приходилось сталкиваться с шайками зверолюдей. Да если уж на то пошло, он сам видел, как Волкодав когда-то превращался в огромного серого пса…

Превращения эти начались после того, как в Мавуно была объявлена охота на магов, вмешавшихся, вопреки собственным правилам, в междоусобицу на стороне сверженного императора Димдиго. Настатиги рыскали по стране и убивали на месте всякого заподозренного в занятиях чародейским искусством, в результате чего маги, ради спасения собственной жизни, вынуждены были совершать колдовское действо, прелесть коего, в отличие от других, заключалось в том, что оно не требовало подготовки и использования колдовских атрибутов. Недостаток же его состоял в том, что мало кому из превратившихся в зверолюдей магов удавалось вернуть свой прежний облик. «Это и неудивительно, — задумчиво говорил Малаи, печально качая седой головой. — Испачкать одежду немудрено, а попробуй-ка вывести жирное пятно? А ежели не получится, так человек и вовсе за её чистотой следить перестает. К тому же, как знать, хотели ли превращенные маги снова становиться людьми?»

Колдунов, превратившихся в зверолюдей: человекоящериц, человековолков, человеколеопардов или гиен, было не много, однако самое страшное заключалось в том, что они, по словам очевидцев, утратив свои прежние способности, получали взамен неимоверную силу и жуткий дар превращать в чудищ обыкновенных людей. «Не всех подряд, разумеется, а тех, кто поддавался соблазну, услышав их Ночной Зов, сменить человеческий облик и начать жизнь зверолюда, — высказывал предположение Малаи-Уруб ещё во время пребывания Эвриха в „Мраморном логове“. — Мне случилось однажды видеть зверолюдей и слышать их Зов, и, должен признаться, устоять против него непросто. Счастье еще, что рано или поздно шайки этих чудовищ уходят от людских поселений в леса и они не способны производить на свет жизнеспособное потомство».

Яргай же, изрядно выпив рисовой водки, рассказывал как-то, что не только встречался со зверолюдьми, но и присутствовал при превращении одного из своих товарищей в зверолюда. Произошло это в глухой деревушке в верхнем течении Гвадиары, и началось все с того, что разошедшиеся на ночлег гушкавары внезапно услышали надрывающий душу вой, в котором слились торжество и ненависть, радость и отчаяние, жажда крови и обещание свободы, которая не снилась никому из смертных.

Насмерть перепуганные селяне поспешно затыкали уши воском, и гушкавары последовали их примеру, но Ночной Зов все равно продолжал звучать в их мозгу. Яргай шептал молитвы, товарищи его делали то же самое, прижимая к груди амулеты и обереги. Они мужественно противились Ночному Зову, пока несколько странных, отвратительных и в то же время необъяснимо красивых существ не вышли на деревенскую площадь. Лунный свет позволял хорошо разглядеть диковинные фигуры зверолюдей, продолжавших взывать к запершимся в хижинах гушкаварам, и один из них не выдержал. Издав хриплый, тоскливый стон, он повалился на пол, охватив голову руками, а когда товарищи бросились к нему, в считанные мгновения раскидал их по углам. Никогда прежде Яргай не видел ничего подобного, и неподдельный ужас плескался в его глазах, когда он рассказывал об удивительном превращении. Рассказывал столь красочно, что Эврих ясно представил себе, как трещали раздававшиеся кости здоровяка Бенума, как масляно и влажно блестела вздувающаяся кожа, под тонкой оболочкой которой человеческая плоть меняла свои формы.

Превращение было не просто страшным, оно причиняло человеку немыслимые страдания. Вторя Ночному Зову, Бенум исходил криком в то время, как лицо его вытягивалось и покрывалось черной шерстью, плечи раздавались, торс удлинялся, руки и ноги меняли очертания. Яргай был неплохим рассказчиком, но тут он презошел самого себя, из чего следовало, что случившееся с Бенумом оставило в его памяти неизгладимый след. Выкатывая глаза и шевеля сильными, толстыми пальцами, он пытался показать, как плоть гушкавара сделалась тягучей и мягкой. Как вздувалась она, опадала и вибрировала не в такт биению сердца. Как товарищ его хрипел и что-то внутри него хрустело, лопалось, разрывалось и вновь с чавкающим звуком срасталось, соединялось, формируя не только тело, но и внутренние органы нового существа, выбившего в конце концов дверь хижины и исчезнувшего во мраке ночи…

Словом, Эврих и не думал упрекать посланных Тарагатой за колдуном людей в жестокости. Злорадствовать по поводу постигшей её неудачи он тоже не собирался. Его, напротив, посетила мысль, что, воспользовавшись помощью колдуна, дабы разыскать Афаргу, он хоть немного расположит к себе Тарагату, от которой веяло нынче опасностью, как от изготовившейся к броску ндагги.