Счастье потерянной жизни т. 2 - Николай Храпов

На товарном дворе стоял, специально оборудованный, состав. Окна "телячьих вагонов", из которых он был преимущественно сформирован, заделывались широкими стальными полосами. Вдоль вагона тянулись провода телефонной связи и электрического освещения. Весь состав и площадка для погрузки были окружены густой цепью конвоя. Борзые сторожевые псы неудержимо рвались из рук конвоиров к толпе арестантов. Большая часть вагонов была уже заполнена заключенными, поэтому, когда подвели колонну, где находился Владыкин, из-за решеток послышались всякие неистовые мужские и женские крики. После тщательного обыска вещей и самих людей, началась посадка, которая, как правило, сопровождалась часто драками между заключенными в вагонах из-за места. Павла втолкнули в вагон в числе последних. Вагон был набит людьми до отказа. Только по особому настоянию двоих пожилых людей с верхних нар, которые почему-то отличили его от остальных, Владыкина поместили внизу, против примитивного "туалета". Свет туда не проникал даже днем, и все приходилось делать наощупь.

Наверху у окна, с той и другой стороны, расположился привилегированный состав из отборного "ворья". Самым последним был введен молодой мужчина с редкой бородкой, в нарядно расшитой косоворотке, в жилетке без пиджака, в шляпе, едва прикрывающей затылок. Зашел он неторопливо, важно, внимательно осмотрев присутствующих, небрежно бросил к окну, наверх, узел в цветастом новом платке, затем надтреснутым голосом крикнул:

— Здорово, "ворье"! — затем с иронией добавил, — откуда это вас столько набилось, это от всех вас я должен здесь задыхаться, да еще и отвечать за каждого? А ну-ка, кто здесь незаконно поселился? Вот ты, — ткнул он несгибающимся пальцем одного юнца в стриженную голову, — зачем ты сюда попал, отца с матерью не захотел слушать?

— Ха-ха-ха-ха! — раздалось со всех сторон. Парень нагнул еще ниже голову и что-то пробормотал про себя.

— Что, — продолжал весельчак, подперев руками бока, — люблю блатную жизнь, а воровать боюсь? — Опять взрыв хохота раздался в вагоне.

Потом человек с редкой бородкой уставился серыми кошачьими глазами на сидящего наверху, у окна и двумя пальцами, аккуратно положив шляпу на нары, мотнув головою, скомандовал ему:

— Эй, ты, не стыдно, что занял чужое место? Оторвись оттуда, проверь вон билет у "хромовой тужурки"!

Парень с легкой улыбкой, без возражения уступил место "Бате" (как его называли "урки") и бесцеремонно, подойдя по нарам к еврею в хромовой тужурке, хотел сбросить того с нар и занять его место. Но еврей с такой быстротой ударил его в грудь, что тот, отскочив обратно к окну, от неожиданности замер. Весь вагон затих в ожидании дальнейшего.

— Ты что? — взревел "Батя", багровея от ярости, — роскошно жить хочешь? — торопливо сняв с ноги хромовый сапог и отдав потерпевшему, скомандовал: на-ка, объясни ему наши порядки, да поусердней!

Но тут рядом с евреем поднялся огромный мужчина и, разжав "пудовые" кулаки на мохнатых руках, заявил густым басом:

— Если еще раз, кто из вас подойдет в этот угол, то до конца этапа из-под нар не вылезет!

Скандал, может быть, и перешел бы в драку, так как "урки" с разных сторон стали сползаться к "бате", но дюжий мужик во мгновение спрыгнул на пол, вывернул массивную доску с нар и, как легким перышком, взмахнул ею над головой обидчиков.

Павел, при виде этого зрелища, зажмурил глаза, стал усердно молиться Богу о предотвращении побоища.

После минутного напряжения "Батя", с досадой и дрожащим от волнения голосом, пригрозил, что на месте, по прибытии, он расправится с осмелевшими мужиками, но все-таки смолк, а с ним и вся его компания. Все расселись по местам, но этот случай надломил тот порядок в вагоне, какой пытался установить "Батя" со своими товарищами.

Павел не знал, как ему относиться к этому наглому и потерянному "ворью", и в молитве просил у Господа мудрости, а также, чтобы сердцем ему не прилепиться ни к какой из всех тех мерзостей, какие видит и слышит он. Чтобы, если будет угодно воле Его, он мог бы из этого огня выйти не опаленным.

После обеда эшелон тронулся, как бы выползая из вагонной тесноты, удушливой гари и угольной пыли на простор полей и перелесья. Владыкин попросил потесниться у окна, чтобы проститься с родными местами. Из окна повеяло теплым майским воздухом и нежным ароматом, распускающейся зелени. На косогорах мелькали цветастым бисером одуванчики, колокольчики и незабудки, разбросанные по бархату изумрудной зелени. Все это стало бесценно дорогим, прелестным, но увы, недоступным. С завистью Павел наблюдал в окно за бегающими детьми по лужайкам, или за девушками на косогорах, сочувственно машущих пучками цветов. Вот когда открывается подлинная цена свободы! О, чем можно оценить ее? И все это он добровольно пожертвовал за Иисуса и Его доброе учение.

Сознание этого, каким-то драгоценным утешением успокоило юное сердце, разогнало страх перед будущим, и даже эта ужасная тюрьма на колесах не была уже такой отвратительной, какой она показалась в первые часы.

Вскоре, размалеванная татуировками компания "урок"-жуликов, заинтересовалась его приговором, и Павел охотно стал рассказывать, благоразумно свидетельствуя им о Господе. Весть о Христе свежей струей рассеивала ту враждебную атмосферу, которая накаливалась при вспыхнувшей драке. Владыкин разумно чередовал беседу с повестью об Иосифе, рассказ об отроках в раскаленной печи с героическими подвигами первых христиан на аренах. Суровые лица слушателей заметно изменялись по ходу рассказа и приобретали те выражения, какими Павел представлял героев. Беседу прервали известием, что поезд приближается к городу Н. Павел прильнул к окошку и выразил мелькнувшую мысль:

— Эх, хоть бы маленькую записочку передать матери, ведь они так теперь переживают, не зная ничего обо мне.

— Да ты что, парень, — вмешался сочувственно "Батя", — пиши скорей, а на станции сбросишь!

— Да у меня нет на чем писать, и чем писать, — растерянно ответил юноша.

— Эй, вы! — крикнул "Батя", — у кого есть карандаш с бумагой? Дай-те парню, он же мимо дома проезжает.

Еврей быстро достал конверт с бумагой и охотно протянул Павлу; кто-то снизу подал огрызок химического карандаша с оговоркой: "Смотри не потеряй, в вагоне это дороже золота".

Павел нагнулся, быстро набросал на клочке бумаги:

"Мама, папа, бабушка, поздравляю с прошедшей Пасхой, Христос воскрес! Меня внезапно отправили из тюрьмы. Никого из Вас не видел. Мама, вели нас по той же дороге, какой Вы с папой шли. Меня увезли в Рязанскую крепость, а теперь увозят куда-то далеко, говорят, на Восток. Бросаю Вам письмо из окна вагона. Будьте спокойны, Господь со мной.