Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

Всё это Наполеон, конечно, знал. Но сомнения и горькие справедливые прозрения – если они и были – он старался подавить. Сильные люди часто думают: чем труднее препятствия, тем большая победа ждёт после – это судьба так испытывает, проверяет человека, достоин ли он, дескать, той самой большой цели… Действительно, в подобных рассуждениях смысл есть, но ими не исчерпываются взаимоотношения человека и мира; то есть, говоря языком теорем, вышесказанное является условием необходимым, но не достаточным. Нужно ещё что-то, нечто почти эфемерное, тончайшее – вот оно-то от Наполеона так и ускользнуло, не далось ему, осталось неразгаданным…

Двенадцатого июня огромная армия начала переправу через границу – тот же самый Неман, на котором пять лет назад началась «дружба» правителей Восточной и Западной империй. Здесь же она и закончилась.

Но заяц, этот чёртов заяц!.. Что же он всё-таки значил?!

11

У Александра тоже случилось своё предзнаменование.

В Вильно, ставшем на время императорской резиденцией, обстановка сделалась подобающей, торжественной и пышной. Давалось множество балов, один из них решено было провести в местном имении Беннигсена, который, разумеется, присутствовал тут же, в свите. Дело летнее, поэтому нарочно для такого случая построили лёгкий танцевальный павильон в парке; как его строили, тайна сия велика есть, но хорошо уже и то, что накануне бала кому-то вздумалось проверить, насколько прочно это сооружение. Ну и, ясное дело, что в процессе проверки павильон сперва зловеще покосился, после чего, видимо, обиделся на весь белый свет и решил совсем упасть. И упал.

Александр, узнав о таком конфузе, улыбнулся, сказал, что не беда, бал можно провести и под открытым небом. Так и сделали. Бал состоялся именно 12 июня, и именно на нём императору сообщили о переходе неприятельских сил через Неман.

Государь выслушал сообщение спокойно, распорядился шума не поднимать и вести себя так, будто бы ничего не случилось. Так и вели, танцевали, веселились, говорили привычные любезности, Александр был само обаяние. Никто и не заметил, как он куда-то делся…

А он отыскал укромное место, где его никто не мог увидеть – и там дал волю слезам [5, 158].

Что ж? Казалось бы, сбылось то, чего он с ювелирным тщанием добивался несколько лет подряд: Наполеон шагнул навстречу своей погибели. И всё же Александр был потрясён. Возможно, он сам от себя не ждал этих слёз! Всё немыслимое напряжение, вся та скрытность, утраты, разлуки, всё, через что пришлось пройти, и осознание того, что ещё предстоит… Словом, бывает так, что мужчины плачут.

Впервые со времён Петра I – спустя сто лет! – враги ступили на землю Российской империи (не считая пиратских набегов крымской конницы во время русско-турецких войн). Александр предпринял последнюю попытку примириться с Бонапартом, попытку, почти единодушно признаваемую безнадёжной, да и ненастоящей – только ради того, чтобы показать всем, что он, Император Всероссийский, исчерпал последние ресурсы миролюбия… В самом же деле Александр понимал, что Наполеон уже не остановится. Так ли это?.. Что уж говорить! Это давно уже перестало иметь какой-либо смысл. Случилось то, что случилось.

Александр Дмитриевич Балашов – специальный представитель русского императора, направленный в ставку Наполеона. Он выдвинулся в «первые ряды» в 1809 году, став военным губернатором Петербурга (должность Палена и Кутузова…). Вместе с Армфельтом стал одним из самых ярых активистов борьбы со Сперанским, хотя самого барона терпеть не мог, а новоявленный пост министра полиции получил именно в рамках «500 дней», всё в тот же день больших перемен, 25 июля 1810 года. 28 марта 1812-го Балашов этот пост оставил, сделавшись генерал-адьютантом. А министром – вернулся едва ли не на круги своя Вязьмитинов.

Наполеон принял Балашова после некоторых проволочек, однако вполне корректно. Правда, разговора не получилось – получился монолог. Императора, разумеется. Слушать самого себя ему чрезвычайно нравилось, он воодушевлялся в такие минуты, наверное, очень собой любовался… Воспламенился и на сей раз, пустился грозить и хвастать – собственно, ничего нового: он-де, Наполеон, всех своих противников презирает, потому что все они ничтожества, а он совсем другое дело… Впрочем, единственным источником, описывающим встречу французского императора и русского посланника, являются мемуары самого посланника, причём написанные много лет спустя. Высказываются сомнения в достоверности этих воспоминаний, особенно в части застольной беседы, состоявшейся в тот же день: Балашов пишет, что, довольно выказав нетерпеливую горячность, Наполеон сделался радушным и приветливым, пригласил гостя на обед, где обстановка была совершенно приятельская. Здесь генерал якобы блистал остроумием, дважды элегантно срезав Бонапарта намёками на поражения французов в Испании и на печальный опыт шведского короля Карла XII, также считавшего себя непобедимым полководцем – до тех пор, пока не ввязался в войну с Россией [65, т.3, 26]. Вот эти риторические перлы и вызывают недоверие историков [63, 84]… Но всё это опять-таки совершенно неважно. Дружеский разговор за столом ничего не изменил. Война началась.

И ещё об одном предзнаменовании.

В октябре 1811 года в небе возникло странное свечение. Оно день ото дня – вернее, ночь от ночи – разгоралось всё ярче и ярче, и наконец, достигло апогея весной 1812-го. То была знаменитая Комета – называемая так, почти именем собственным, ибо в отличие от других известных комет, это явление зафиксировано в истории цивилизованного человечества всего однажды. Следующий её визит к нашей планете ожидается ни много ни мало в 43-м веке.

Кто будет ждать её тогда, какие наши потомки?.. Будет ли он вообще, сорок третий век нашей эры? (героя «Машины времени» Уэллса занесло в восемь тысяч двести восьмой, но сегодня трудно быть уверенным и в сорок третьем). Что станется с человечеством, с Землёй, с самим временем – ну, хотя бы лет через тридцать?! Не знаем, не знаем, не знаем…

У современников Комета вызвала великое множество кривотолков. Каков смысл этого небесного знака? Что предвещает он – счастье, несчастья? Или же то и другое, как во все века, только как-то иначе?.. Кто знает! – скажем мы, кто знает… Если период её обращения 2400 лет, стало быть в предыдущий раз она должна была пройти – незамеченной?.. – близ Земли где-то в 500-м году до Рождества Христова, в эпоху, некоторыми философами названную «осевым временем» [81, 32] – и в этом есть резон! – именно тогда, в те сто-полтораста лет в разных краях мира Будда, Конфуций, Сократ повернули человечество на новый, доселе неведомый путь.