Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

class="p1">Что сказала тогда Магдалина? Разве избить свою жену — не привилегия мужчины? Он никогда даже не думал о том, чтобы поднять руку на Сикибу, и никогда не сделает этого, в этом он был уверен. Но Магдалина имела в виду нечто большее, и Сикибу тоже попыталась сейчас ему это объяснить. Это был мир мужчин. И женщины могли только подчиняться. Но он не хотел, чтобы законы этого мира касались их двоих. И сейчас в особенности.

— Сикибу…

Она поднялась:

— Я должна принести мазь, мой господин, иначе рана загноится.

Он позавтракал фруктами, миской риса, запив все двумя чашками горячего зелёного чая. Сикибу прислуживала собственноручно, стоя рядом на коленях. Перед этим она лично наблюдала за его омовением и сама сменила повязку на его ране. Она проделывала это ежедневно со дня его возвращения, как она наблюдала за его омовением и прислуживала при трапезе ежедневно со дня их свадьбы.

Она поклонилась:

— Позвольте мне удалиться, мой господин. Мастер пришёл.

— Я хочу посмотреть на эту штуковину, — сказал он.

Она поклонилась и не разгибалась до тех пор, пока он не поднялся и не прошёл мимо. В соседней комнате работа уже шла вовсю. Плотники сооружали нечто вроде кресла без ножек. В нём Сикибу будет стоять на коленях во время родов, и в нём же она проведёт в этой позе двадцать один день спустя. Врач сказал, что так будет лучше всего, ведь этим она избежит риска прилива крови к голове. И всё же — простоять на коленях три недели краду, опираясь только на подлокотники? Её лицо оставалось, как всегда, бесстрастным, когда она смотрела на кресло. Её лицо оставалось таким же бесстрастным, когда она смотрела на него. Рождение ребёнка было частью её долга — как женщины, как жены. Так её воспитывали с детских лет, и теперь она шла на это без страха. Само её существование определялось её господином, и она будет жить согласно обычаям, долгу и обязанностям, пока не сойдёт в могилу.

Значит, и её господин должен вести свою жизнь согласно обычаям, долгу и обязанностям. Он уже почти оправился от своей раны — благодаря её мази и ласковым, нежным ручкам. Шесть дней в неделю он отправлялся в Ито, чтобы вернуться к вечеру уставшим до предела. Корабль был готов к спуску на воду, и, следуя приказу из Эдо, уже заложили новый, ещё больший корабль. Основа японского флота, если Иеясу когда-нибудь использует их.

Но сегодня он остался дома, чтобы отдохнуть и заняться усадьбой. Через час Кимура подведёт к крыльцу лошадей, и он отправится объезжать свои поля, проверять урожай, который уже вот-вот нужно будет собирать. Крестьяне будут простираться перед ним в пыли, демонстрируя ему свою преданность и уважение.

В полдень он вернётся пообедать — скорее всего, рыбой, скорее всего, ещё дышащей, её мясо Сикибу собственноручно обдерёт с костей, пока миски с рисом и приправами, сосуды с зелёным чаем и сакэ будут расставляться на столике; и Сикибу будет наблюдать за ним с бесстрастным уважением.

После обеда он сможет разок в неделю отдохнуть и развлечься — он удалится в специальную комнату, где будет медленно, напряжённо читать, потому что японская литература пока давалась с трудом. Он недавно закончил «Гэндзи моногатари» — длинную и скучноватую повесть, которая понравилась ему лишь тем, что была написана женщиной по имени Мурасаки Сикибу. Теперь он приступил к «Запискам у изголовья», которые презрительно называли «постельной книгой». Её тоже написала придворная дама, Сэй Сенагон. Действительно, со своими серьёзными рассуждениями и описаниями отношений мужчины и женщины японская литература серьёзно отличалась от всего прочитанного им в юности.

Когда спадёт жара, он снова вызовет Кимуру для обсуждения хозяйственных дел усадьбы и, возможно, объезда какого-либо участка внешней ограды или чего-нибудь, что требовало господского глаза. Потом наступят сумерки, и придёт время ужина с Сикибу. Может быть, мицусаки с пластинками нежного мяса цыплёнка, зажаренного тут же в очаге, запиваемое тёплым сакэ. Хорошая у них здесь, в Миуре, жизнь. После ужина Сикибу, пожалуй, споёт ему своим высоким, чистым голосом, а потом уже можно и в постель. Теперь уже, точнее, по постелям — её живот стал уже слишком велик, чтобы заниматься любовью. Впрочем, сейчас они и так спали бы порознь, и она, наверное, даже благодарна своему состоянию, освобождавшему её по крайней мере от некоторой части супружеских обязанностей.

У ворот раздался какой-то шум, затем крики и вопли. В комнату ворвался Кимура, забыв даже поклониться.

— Мой господин… — с трудом вымолвил он. — Кейко…

Уилл кинулся наружу, несмотря на боль. В одну секунду он очутился во дворе. Там кружком стояли его самураи и их жены.

— Её оставили у ворот, мой господин, — выдохнул Кимура. — Мы не разглядели, кто её принёс, он ускакал на лошади.

Мужчины расступились, пропуская Уилла. В пыли у их ног лежала голова Кейко с палочками для еды, воткнутыми в узел волос на макушке. На лице его было написано бесстрастие, даже беспечность. Но он видел надвигающуюся гибель и умер, сознавая, что принимает смерть за своего господина. Уилл медленно нагнулся и выдернул кокотану из уха, покрытого запёкшейся кровью. Бессмысленный жест. Он протянул её Кимуре, не сводя глаз с застывших черт.

— Герб Исиды Норихазы, мой господин.

Он вернул Уиллу маленький нож, чтобы тот убедился лично и запомнил его.

— Кимура, — сказал Уилл, — ты должен выполнить одно моё задание. Скачи на юг Кюсю к Симадзу но-Тадатуне. Передай господину Тадатуне, что если он не стал ненавидеть меня за содеянное мной, то у меня к нему есть просьба. Однажды он собирался обучить меня искусству владения мечом, но я отказался. Теперь я хотел бы перенять его у такого мастера, как господин Тадатуне. Передай ему это и пригласи от моего имени погостить в Миуре.

— Да, мой господин. — Глаза Кимуры заблестели. — Кейко будет отомщён.

Самураи издали радостный вопль:

— Кейко будет отомщён!

Чья-то рука тронула Уилла за локоть.

— Этим вы восстановите свою честь, мой господин, — произнесла Сикибу. — И я подарю вам сына, чтобы имя Андзина оставалось славным во веки веков.

Нежная ручка, нежные глаза. Господи, подумал он, так она злилась не из-за Пинто Магдалины, а из-за моего вызволения с дуэли?

Магоме Сикибу.

Ритмичная музыка наполняла огромную комнату, и семьдесят гейш грациозно двигались в танце, покачивая веерами, руками, низко кланяясь — калейдоскоп изящества и цветов, — после чего исчезали за ширмой.

Мужчины издали одобрительный гул, а служанки торопливо внесли чашки с зелёным чаем, что говорило о конце