Вендетта по-русски - Сергей Гайдуков

Может быть, вы объясните… — начал Николай Николаевич, но его слова были перебиты звуком передергиваемого затвора. Гоша разговаривать не собирался. Ему надо было поскорее положить всех, кого надо, и ехать отсыпаться. Яковлев понял, что вновь прибывшие не будут вести дискуссии, за секунду до того, как Гоша начал стрелять. Этого ему оказалось достаточно, чтобы резко упасть на землю, но слишком мало, чтобы остаться невредимым и завладеть инициативой. А Гоша стоял на месте, как каменное изваяние, и поливал от бедра все пространство перед собой.

Завораживающее зрелище. Я не смог порадоваться ему (в полной мере), потому что мистер Горский толкнул меня в плечо, и я тоже повалился на землю, чтобы потом перекатиться за здоровенный каменный блок. Отсюда можно было наслаждаться звуковой дорожкой происходящего, а вот подглядывать за Гошей и остальными я не стал. Я и так примерно представлял, чем это может закончиться. Автоматные очереди перемешались с пистолетным тявканьем, сочными звуками разбивающихся стекол джипа, боевыми криками, которые состояли по преимуществу из матерных слов.

Между тем Горский отчего-то не спешил присоединиться ко мне в моем убежище. Я осторожно выглянул из-за блока и увидел, как двое мужчин катаются по земле, стараясь изо всех сил убить друг друга. Булгарин чувствовал, что шансов победить у него меньше, поэтому при каждой предоставившейся возможности пытался оторваться от Горского и бежать к выходу. Его драгоценный чемодан и не менее драгоценный в данной ситуации «вальтер» валялись неподалеку.

Поразмыслив, я решил остаться на прежнем месте. Я был организатором этого мероприятия, но чтобы лично участвовать в перегрызании глоток… Нет, спасибо. Честно говоря, никого из этих людей я бы не пригласил домой на чашку чая. Значит, мне нужно было просто сидеть и ждать, пока многочисленные противоречия, разделяющие этих людей, сами собой сгладятся. Когда никого из них не останется в живых, противоречий не будет совсем. Будет мир, покой и всеобщая гармония.

Хотя, с точки зрения относительной справедливости, Горский имел достойные причины слегка покалечить Олега Петровича. Горский, пусть и был по сути наемником, выступал сейчас мстителем за давнее жестокое убийство. И пусть Абрамов назвал месть тупым чувством… Тем не менее он послал сюда Горского расставить все точки над "и".

Яковлева мне было совершенно не жаль, а для Гоши сегодняшнее цирковое представление являлось просто форсированием событий: нечто подобное обязательно случилось бы с ним если не завтра, то послезавтра, если не послезавтра, то на следующей неделе. Гоша страдал распространенной болезнью: есть «Калашников», но нет мозгов. Болезнь эта обычно имеет печальный исход.

Горский пробежал на четвереньках ко мне, сел рядом, перевел дух и беззвучно засмеялся.

— Круто они там… — ткнул он большим пальцем за блок. — Чувствую, наша помощь им не понадобится.

— А где Булгарин? — поинтересовался я.

— Там валяется, — махнул рукой Горский. — Но это не я. Кто-то из тех его случайно завалил. Он все время подскакивал, понимаешь, как кузнечик!

Драпануть хотел. А я его за ноги тяну. А он опять прыгает. Ну и допрыгался, болезный…

Внезапно стрельба прекратилась. Щелкнул одиночный пистолетный выстрел, и наступила окончательная тишина. Я и Горский переглянулись.

— Все, что ли? — спросил Горский. — Закончили?

Ему ответил не я. Ему ответил совершенно не изменившийся, спокойный и бесстрастный голос Николая Николаевича Яковлева.

— Константин Сергеевич, давайте продолжим наш разговор, — предложил он.

— Теперь нам ничто не мешает это сделать. Выходите, мы не стреляем. Пока не стреляем.

— Вот сукин сын, — прошептал Горский и взвел курок своей «беретты». — Как ты думаешь, он, правда, стрелять не будет? Или берет на понт?

— Сейчас узнаем, — сказал я и показал Горскому на левый край блока. А сам двинулся к правому. Когда я махнул рукой, мы одновременно выскочили из-за блока на открытое пространство, держа пистолеты перед собой, а пальцы — на спусковых крючках.

Я не сразу заметил его — Николай Николаевич лежал на земле, удобно устроив руку с пистолетом на своем бедре. Непонятно было — то ли он ранен, то ли просто лежит с того момента, как упал, прячась от Гошиных очередей.

Сам Гоша имел куда более бледный вид. Он сидел, привалившись спиной к изрешеченной дверце джипа, опустив подбородок на грудь и выронив автомат из рук. Видимо, он настолько был уверен в своих силах, что просто стоял и стрелял, не делая попыток укрыться за машиной, не пригибаясь и не перебегая с места на место. Поэтому убить его было так же легко, как поразить в тире большую неподвижную мишень.

Рафик тоже был неподвижен, как и еще два тела рядом с джипом. Сама машина выглядела совсем не так эффектно, как пять минут назад: разбитые стекла, продырявленные борта, темные потеки крови. Но и люди Николая Николаевича вовсе не безболезненно вышли из этой переделки. Если сам Яковлев хоть и лежал, но выглядел вполне справно, то первый, широко раскинувший руки подле своего шефа, этим похвастаться не мог. Его рот был приоткрыт, подбородок вздернут вверх, а шея испачкана кровью. Семенов стоял, опустившись на одно колено и упрямо целясь в мою сторону. Его пошатывало, то ли от раны, то ли от волнения. И только второй явно был невредим, он быстро подошел к джипу и добил Гошу выстрелом в голову. Пинком отшвырнул автомат в сторону, затем вставил в свой пистолет новую обойму и сделал по контрольному выстрелу в каждого из лежавших на земле приятелей Гоши. А потом красноречиво посмотрел на нас.

— Так что, Константин Сергеевич, это была ловушка? — спросил Яковлев с земли. — Вы, наверное, согласитесь, что не самая удачная. И что это вам взбрело в голову? Ваш-то здесь какой интерес? Ольга Петровна Орлова давно отказалась от ваших услуг. Вы что, не можете вовремя остановиться? Ведь все было так просто — договориться и жить дальше. Почему этого нельзя было сделать?

— С убийцами не договариваются, — сказал я.

— Бросьте, — иронично проговорил Яковлев. — Это была самооборона. А вы сами разве на стали сейчас убийцей, только действующим чужими руками?

— Я имею в виду другие убийства. Случившиеся раньше.

— Много чего случилось раньше, но неужели необходимо все помнить?

— Иногда это просто невозможно забыть, — сказал я.

— Сантименты, — неодобрительно произнес Яковлев. — Эмоции. Давайте обойдемся без них. Давайте сюда леоновские картриджи, и мы разойдемся подобру-поздорову.

— Я не взял их с собой, — ответил я, чувствуя легкую дрожь в икрах. Не слишком приятно стоять под прицелом трех пистолетов. — Они слишком дороги мне, чтобы таскать их в карманах…

— То есть вы сознательно шли на силовое решение, — сделал вывод Яковлев. — Тянули время, вводили меня в заблуждение… Это нехорошо, Константин Сергеевич. Слово «нехорошо», очевидно, являлось условным сигналом, потому что стоявший до того момента у джипа второй переместился чуть вправо, чтобы Яковлев не находился на линии огня между ним и Горским.

Семенов, в свою очередь, держал на прицеле меня.

— Я бы предпочел решить все миром, — сказал Яковлев, и это звучало как насмешка. — Мне действительно жаль, что все так вышло с этим мальчиком, сыном Леонова. Я не хотел лишней болтовни, вот и все.

— А лучший способ заткнуть рот — смерть, да? Женщины, дети — не имеет значения…

— Да перестаньте вы… — сказал Яковлев, а потом вдруг резко повалился на спину, оглянувшись на раздавшийся резкий звук. Звук чертовски напоминал пистолетный выстрел. Да он и был пистолетным выстрелом.

Сначала пистолетный выстрел, потом истошный визг, потом еще один выстрел, еще один, еще один. Режущий уши, словно бритвой, безумный визг.

Милка вывалилась из джипа, именно вывалилась, сползла на землю, видимо, с заднего сиденья, где она пряталась до сих пор. Сначала она выстрелила в спину второму, а потом уже начала вопить — то ли от страха за свою обкуренную жизнь, то ли испугавшись того, что делали ее руки.

Второй качнулся, упал на капот джипа, инстинктивно нажал на спуск, пустив пулю в землю, а потом рухнул вниз. Милка продолжала визжать, уже стоя на коленях и уродуя все новыми выстрелами умирающее тело второго. Конец этому безумию положил Яковлев — он, по прежнему не вставая, выстрелил в нее, и вокруг затылка женщины взметнулось красное облачко. Милка медленно повалилась на спину.

Это был последний выстрел, который сумел сделать Яковлев — подскочивший Горский ударил его ногой в предплечье, и пистолет выпал из руки Николая Николаевича. На всякий случай Горский еще и пнул Яковлева в бок. Тот коротко вскрикнул, стиснул зубы и процедил:

— Хватит, у меня бедро раздроблено. Я уже больше не смогу ничего сделать.

— Это уж точно! — торжествующе воскликнул Горский и снова ударил Николая Николаевича по ребрам. Он походил на разошедшегося футболиста, который продолжает раз за разом посылать мяч в ворота, хотя свисток уже прозвучал и гол засчитан.