Проверка 2 (СИ) - Геннадий Ищенко

— Глупо запирать калитку, если сюда можно легко зайти по воде, — сказал Олег и сбросил кроссовки. — Пойду хоть помочу ноги.

Он приподнял штанины и по воде вышел за ограду. Стало уже совсем темно, но стоявшие на рейде корабли были неплохо освещены. В базе их было всего три.

— Возвращайся, — позвала его Настя. — Ты все брюки замочил. Теперь придется застирывать, а то выступит соль. Дай мне свои руки.

— Подожди, а то увезешь меня отсюда без кроссовок, — остановил он подругу. — Сама оставляешь обувь в экзотических местах… Все, я их взял. Тебе хватит одной руки?

— Мне еще нужно твое сердце! — засмеялась девочка, взяла его руку и вызвала сферу.

— Слушай, нельзя прилетать ниже? — спросил Олег, быстро сев на дно сферы. — Я не привык висеть так высоко над землей. И твоего шара совсем не видно. Вроде никогда не боялся высоты, а в нем кружится голова.

— Это из–за хлопка, — виновато объяснила Настя. — Я к высоте давно привыкла. Закрой глаза, сейчас будем в квартире.

Когда прилетели, юноша вытер ноги, обулся и, простившись с Никитиными, побежал домой. Он понадобился отцу, а мобильный телефон почему–то не сработал.

На следующий день для Насти начались трудовые будни. Работа уже наладилась, поэтому свою норму в пять тысяч больных она выполнила. Очутившись дома, девочка тепло оделась и пошла в школу. Когда вышла через калитку, проверилась магией. За ней следили, причем несколько человек. Один такой любопытный сидел в стоявшей неподалеку машине, а других она искать не стала. Следят — и черт с ними! Наверное, кто–то из следивших ее охранял. Ей повезло: директор был на месте и после небольшого воздействия быстро написал график сдачи экзаменов, как она и просила, по два в день. Первые два экзамена нужно было сдавать уже сегодня, как и раньше, с двух часов. До этого времени оставалось всего двадцать минут, поэтому она вышла в коридор и подождала, пока закончится урок. Вид несущихся в раздевалку школьников вызвал что–то вроде ностальгии, которая быстро прошла. В учительскую стали собираться учителя, многих из которых девочка уже знала, поэтому она подошла ближе к дверям.

— Ты меня поражаешь, Никитина! — сказала Клавдия Ивановна, когда Настя показала ей график. — Выучить все предметы за девятый класс всего за месяц! Что ты мне хочешь сдать?

— Я занималась почти полтора, — сказала она. — Если нетрудно, примите у меня и алгебру, и геометрию. Оба этих экзамена в графике на сегодня. Я вас не задержу.

Потратив на сдачу десять минут и получив свои две пятерки, она поспешила домой. Когда подходила к калитке, ее хотел остановить какой–то хорошо одетый тип с неприятной физиономией. Пришлось его самую малость притормозить магией, чтобы без объяснений проскочить во двор.

— Две пятерки по математике, — отчиталась она матери.

— Молодец, — без особой радости сказала привыкшая к ее пятеркам Надежда. — Пообедай, а потом можешь включить телевизор или сесть за свой компьютер. О твоем лечении уже говорят везде. Тысячи вылеченных доходяг впечатлили даже медиков. Пока шумят только у нас, а за границей не знают, что об этом думать. Наверное, через несколько дней это волнение превратится в шторм. Ну и заварила ты кашу, дочь! Тысячи обреченных людей получили надежду, только не все они живут в столице и имеют силы и средства в нее приехать. А если даже и приедут, кто их пустит в ваш центр? Вам надо было сразу сказать, как их будут лечить. И много вопросов по времени работы центра. Никто не может понять, почему в нем лечат только несколько часов. И это только начало! Что–то твои начальники не доработали.

Надо было матери высказываться после обеда, потому что ее слова напрочь отбили аппетит. Наскоро поев суп, Настя не стала есть второе и ушла к компьютеру смотреть новости. Шума было много, но пока гораздо меньше, чем она думала. В комментариях чувствовалась не столько радость или возмущение, сколько растерянность. Наши научные светила предпочитали отмалчиваться, а вот зарубежные молчать не стали, дружно заявив, что таких машин быть не должно, а русские, как обычно, врут. Некоторые из них, правда, срочно вылетели в Москву. Настя хотела созвониться с Зелениным, но потом передумала. В правительстве сидят не дураки, поэтому должны были предвидеть такую ситуацию и к ней приготовиться. Если пока молчат, значит, так надо. Она позвонила Олегу и сказала о результатах экзамена. Долго не разговаривала и к себе не пригласила. Настроение было паршивое, и он это почувствовал и не обиделся. Перед медитацией Настя осмотрела Джуну. У мартышки был уже почти человеческий овал лица, только крупные для ее размеров зубы немного портили впечатление. Странно было видеть на обезьяньем туловище красивое человеческое лицо. Ума у нее было как у ребенка лет пяти, вот только с разговором пока ничего не получалось. Прочитав о голосовых связках обезьян, она попыталась с помощью перстня вырастить недостающие мышцы. Надежды на удачу почти не было. Мало получить мышцы, нужно еще как–то научиться ими управлять. Ладно, пусть растут, а там будет видно. Может быть, что–нибудь и получится. Медитация прошла… так себе: после нее осталось чувство неудовлетворенности, но хоть удалось немного успокоиться. Отец приехал позже обычного из–за покупки новой машины. Старую продавать не стали, и Настя отправила ее на хранение. Таня не приехала: опять осталась у жениха. Женихом ее Слава стал законным, потому что они сегодня, как и собирались, подали заявление в ЗАГС.

— Держись, дочка! — после ужина сказал Насте отец. — Знай, что бы ни случилось, мы тебя всегда поймем и поддержим! Все твои неприятности рано или поздно пройдут. А ты готовься к всенародной любви и восьмичасовому рабочему дню.

— Ничего не получится, папа, — ответила она. — Я не из–за собственного удобства ограничила это время. Если переберу сегодня, то не успею восстановить силы и на следующий день не смогу нормально лечить. Остается только воскресенье, но жить совсем без выходных… С такой монотонной работой я скоро свихнусь.

Понедельник закончился, а на следующий день, еще до лечения, в центр приехал Зеленин.

— Я хотела вам позвонить, но передумала, — призналась Настя. — Хотелось узнать, почему никто не внес ясность с центром. Я говорю не о себе, а о порядке лечения.

— Сам точно не знаю, — сказал он, — есть на этот счет мысли… Если сейчас официально что–то заявить о лечении, нужно раскрывать вас, иначе потом обвинят во лжи. Пока в ней можно обвинить только руководство центра, которое эти обвинения переживет. Но если это скажет кто–нибудь из правительства, всех потом обольют грязью. А если сейчас заикнуться о коммерческом лечении иностранцев, будет еще хуже. Поэтому я бы пока помолчал. Нашему директору стоило бы сказать, что по мере ввода больничных корпусов и освобождения коек в лечебных заведениях Москвы, будут приниматься для исцеления больные из других городов. Если молчание будет чревато неприятными последствиями, или выступят американцы, мы предъявляем вас и объясняем, чем вызваны ограничения. А когда центр заработает на исцеление иногородних, а за границей поднимут хай до небес, выделим им квоту на коммерческое лечение.