Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Корнев

— Вы поразительно сообразительны! — съязвил раздраженный князь-граф. — Когда был проведен ритуал подмены Думанского Кауфманом, наш Магистр как раз и должен был либо вытащить Ландау из жандармского застенка, либо физически устранить. Уверяю вас, все так и произошло бы, но из-за усложнившейся ситуации с протоколами о местонахождении нашего первого секретаря знает теперь только он сам, да, разумеется, «могущественный» ротмистр Семенов, а царь держит эту ситуацию на строгом контроле.

— Ах вот как! — раздался отчаянный вопль новоявленного банкира, который жаловался на непомерные взносы. — Гольдберг в свое время столько сделал для ложи, так материально подпитывал ее. Сколько братьев прошли ритуал реинкарнации благодаря его финансовой помощи, а вы, оказывается, собирались его убить! Слышите, братья?!

Но на сей раз возмущенного уже никто не поддержал, и даже наоборот — одернули. Мансуров же продолжил:

— Николай до сих пор не верил докладам, а теперь есть прямые доказательства! И он будет принимать тайные меры в отношении нашего общества, о которых я пока ничего не знаю. Да что там я — никто не знает, какие это могут быть меры! Возможно, он уже отдал распоряжение жандармерии всех нас арестовать! Я лишь определенно знаю, что кое-кто вообще требовал всех нас повесить! Voila, ожидать можно чего угодно, медлить нельзя. Я хочу, чтобы каждый из здесь присутствующих осознал: все это может случиться с нами хоть завтра, в одночасье!

— Князь, вы напрасно полагаете, что мы не понимаем, как все далеко зашло. Объясните лучше, когда же Магистр сможет воплотить нашу сокровенную цель и заменить собой Помазанника Божия.

— Вот в этом то и кроется вторая причина реинкарнации в Думанского! Эта причина — добрые отношения адвоката с небезызвестным купцом Гуляевым. Законник недавно спас последнего от правосудия. Это был так называемый план «В» Магистра, поскольку Гуляев, в свою очередь, имеет непосредственное отношение к самому царю. Теперь это единственный выход форс-мажор к нашей заветной цели. Если план по инкарнации Гуляева, который я вам настойчиво предлагаю, реализуется без эксцессов, то мы получим искомый доступ. Повторяю: только через Давида Кауфмана, нашего Магистра.

— Значит, у Гуляева есть-таки доступ ко Двогу?

— Да, Натан Самуилович, и здесь ваша помощь братству будет неоценима! Сам Государь оказывает ему честь. Принимает как члена семьи, считает что через него он общается с народом, а вы должны будете привлечь его в наш круг: вы же знаете его слабости, вот и действуйте через них, через страстишки. У вас есть, чем его привлечь…

Натан кивнул:

— Мой знаменитый «Амон» еще никого из подобных огигиналов не оставил гавнодушным! Видел я этого «пгедставителя нагода»! Такие кутежи закатывал! Таких кокоток пгиводил! Самый настоящий богомолец-земледелец! Ха-ха-ха!

Посовещавшись еще пару часов, братья масоны приняли резолюцию, которую озвучил сам Шкаров: срочно, пригласив цвет общества на бал во дворец к Мансурову, инкарнировать Гуляева, получив через него доступ к Семенову и царю, принять меры к ликвидации главы ревизионной комиссии Семенова, и — в качестве конечной архиважной цели — необходима реинкарнация самого Николая Второго.

Член Ордена, инкарнированный в тело видного чиновника Ландау, не смог справиться с природной тягой к всевозможному воровству и казнокрадству и, несмотря на неоднократные предупреждения, проворовался, что и выяснилось при ревизии. Пришлось основательно потрудиться, чтобы выручить заблудшего брата, но Ландау оказался еще хитрее, а главное — наглее, чем виделось сначала. Не дожидаясь вызволения из той щекотливой ситуации, в которую угодил, он стал шантажировать посвященных, заявляя, что провалит всю конспиративную систему лож, выдаст списки братьев (на самом деле о списках он имел весьма примерное представление, скорее, слышал о них, помнил кого-то по имени и в лицо, но самим перечнем реинкарнаций, конечно же, не обладал), и тогда конец всему великому делу, всем планам, составлявшимся и воплощавшимся столетия! Мансуров, с одной стороны, видел, что деятельность таких ушлых, гребущих под себя братьев, особенно в дни идущей к поражению войны, выгодна общему делу: они подрывали поставки на фронт, затягивали подвоз боеприпасов, обмундирования, провианта, и Государь был вынужден отвлекаться на военные неудачи, всей душой быть там, на позициях, со своей истекающей кровью армией, а в тылу, в столицах, тем временем беспрепятственно шла «скрытая интервенция», массовое перемещение «нужных» душ в «нужные» тела, шла полным ходом реинкарнация, приближавшая захват всей власти посвященными. С другой стороны, на примере того же Ландау Мансуров, вольный каменщик во многих поколениях, видел, как вырождается, мельчает масонство. Некогда это были верные своей идее, надежные, благородные в достижении великой цели Архитектора Вселенной братья. Теперь же князь-граф видел вокруг подлую шваль и быдло, не говоря уже о «хамском» происхождении многих так называемых братьев. Стоило такому, как Ландау, усилить шантаж, и это непременно обратилось бы паникой в ложах: братья, спасая собственную шкуру, пустились бы кто куда, наутек, попутно гребя под себя, решая исключительно свои личные дела, идя по головам друг друга, а Великое Общее Дело, великая цель реинкарнации царя была бы забыта и затоптана в грязь. Узнав о шантаже Ландау, Мансуров сначала просто хотел уничтожить списки, но вовремя понял, что без документов и сам может запутаться в сложной системе перемещенных в чужие тела душ. Только три человека, только трое — Мансуров, Кауфман и обер-прокурор Гесс Краутер знали о местонахождении тайных списков. Скрытно от остальных «посвященных» их нужно было немедленно отправить в Германию. Отъезд был тщательно подготовлен и продуман. Прокурор готов был в одну из ночей после пятничных Советов в бронированной карете перевезти их через границу: таким образом была бы заранее предотвращена паника среди братьев и массовые репрессии в случае полного предательства Ландау. Великое дело можно было бы отложить, а после возобновить, как уже бывало неоднократно в прежние царствования. Нападение на карету, да еще с убийством верного и мудрого Гесса Краутера, было полной неожиданностью для Мансурова. Никто из братьев (кроме Магистра Кауфмана) так и не был поставлен в известность об исчезновении списков при налете. Сам князь-граф ломал голову: «Как это могло произойти? Могли ли эти неизвестные ставить своей целью устранение лично меня? Вероятность предельно мала — я научился жить, не имея врагов. Возможно, что какие-то уголовные, воры и бандиты мстили прокурору за его непосредственную профессиональную деятельность, тогда они, возможно, утопили списки вместе с каретой, ведь они убили Краутера, а в этом и была их единственная цель. Если это было спланированное нападение на Думанского таких же бандитов, но уже по адвокатсткому счету, их тоже не заинтересовали бы бумаги, даже если на них и наткнулись бы. А что, если это банальная попытка ограбления: решили налетчики, что карета казначейская, а в ней золото, ну и напали… Но для них бумаги все так же не имеют никакой ценности! Лучше бы они все же утонули, сгорели, чем попали бы в любые чужие руки — мало ли кто выйдет на них со временем… Впрочем, если сейчас поторопиться, принять все меры и успеть, то все эти списки не будут уже иметь никакого значения. Только бы достичь Священной Цели!» Больше всего князь-граф боялся, что наглый налет — мастерски спланированная ротмистром Семеновым операция жандармерии. «Если списки и вся информация у них, всем нам не избежать виселицы, как тем пяти — в 1825-м, в декабре!» Но была, была и грела холодное сердце Мансурова одна заветная, спасительная надежда: магистр Давид Кауфман не раз обещал ему, что «обработает» ротмистра. «Если устраним ротмистра, тогда путь к реинкарнации самого Николая открыт!»

Мансуров все эти дни был осторожен, как лис, реинкарнированный Думанский-Кауфман затворился в своем особняке на Каменном, уложенный в постель пневмонией, так что ожидать его участия в ближайших заседаниях Высшего Совета не приходилось. По прибытии во дворец и при отъезде гости с удивлением созерцали высокий забор, неожиданно выросший с обеих сторон Семеновского моста, подход к которому был перекрыт усиленным полицейским оцеплением. По непрекращающемуся шуму и ругани, доносившимся из-за забора, можно было догадаться, что мост закрыт на срочный ремонт.

Князь-граф молча ходил по этажам своего нового владения, то и дело подозрительно вглядываясь в лица еще несколько дней назад надежной прислуги — единственной категории людей, не покидавшей дворец круглыми сутками. «Кто знает, что они могли видеть в ту злополучную ночь? Нужно срочно избавляться от всех, как можно скорее набрать новых! Списки тоже — если лежат себе в карете, и хорошо, ее не станут сейчас поднимать… но вдруг взбредет в голову какому-нибудь ретивому подрядчику?! Да нет: холод, зима — раньше Пасхи никак не соберутся, не должны, а уж там-то все решительно изменится… Кауфман не может отказаться от нашей Великой Цели и своего обещания! Только бы не сорвалось, только бы не сорвалось! О, Magna Veritas, о, Magnum Incognitum!»[117]