Святослав - Семен Скляренко

— Что тут делается? — крикнул Сурсувул.

Монах поднял голову, и Сурсувул узнал кесаря Петра — в черной рясе, бледного, с длинными волосами, совсем не похожего на самого себя.

— Кесарь! — воскликнул Сурсувул. — Мы отступаем. Идет последний бой…

Больше всего, видимо, слова эти поразили певчих и священников. Первые, оборвав пение, на цыпочках вышли в соседний покой, священники опустили кресты и отступили…

Только кесарь Петр не дрогнул, не переменился в лице, услышав слова Сурсувула, — видимо, то, что он переживал до появления болярина, было страшнее слов Сурсувула. Все еще стоя на коленях и равнодушно глядя на Сурсувула, кесарь протянул:

— Ты ищешь кесаря? Его здесь нет…

— Что ты говоришь, кесарь? Что я слышу?

.— То, что я сказал… Кесаря Петра, которого ты ищешь, здесь нет. Есть только чернец Петр. Продолжайте, священники! — сказал он безучастно.

— Проклятье! — крикнул Сурсувул. — Прочь! Прочь отсюда! — заорал он, двинувшись с кулаками на священников.

Те, зная нрав главного болярина, стремглав бросились из покоев.

— Кесарь Петр, — сказал Сурсувул, когда священники и хор покинули светлицу, — встань, негоже кесарю стоять на коленях здесь, перед священниками, монахами и передо мною, твоим болярином.

Не поднимая глаз, кесарь Петр медленно встал в ожидании, что еще скажет Сурсувул.

— Болгария гибнет, — продолжал главный болярин. — И ты в этом повинен…

— В чем я повинен? — уныло спросил кесарь.

— Во всем, — коротко ответил Сурсувул. — Не будем сейчас об этом говорить. Но в эту ночь, в этот час, еще можно спасти Болгарию. Пойдем в твою опочивальню. Иди же, дай мне руку…

И, взяв кесаря Петра под руку, болярин отвел его в опочивальню.

— А теперь, — сказал он, — я налью тебе чару, из которой пил каган Симеон, и ты должен будешь выпить ее до дна, каким бы горьким ни показалось тебе это вино…

Торопливо он взял с полки чару, которую каган Крум велел сделать из черепа императора Никифора I, и налил в нее из корчаги красного вина.

— Пей! — сказал он властно.

— Почему я должен пить?

— Ты должен выпить, чтобы ненавидеть, как прежде, императоров Византии, чтобы подать руку русам и их князю Святославу.

— Руку Святославу? Идти на Византию?

— Да, идти на императора Никифора вместе с князем Святославом. Пей это вино либо умри, кесарь!..

Кесарь вяло принял чару, подержал ее какой-то миг перед собой и вдруг выпустил из руки…

Час спустя боляре, как им было приказано, собрались в одной из палат Преславского дворца. Не зная, что происходит в этот час в покоях, они теснились в углу палаты, ведя между собой тихую беседу.

Наконец двери покоев распахнулись, оттуда вышли и стали с копьями в руках закованные в броню вой. Боляре вздрогнули, умолкли и замерли на месте.

Из покоев кесаря вышел болярин Сурсувул. Тяжело ступая, он прошел вперед и остановился подле трона кесарей.

— Боляре! — Голос его прозвучал как удар по билу среди темной ночи. — Кесарь Болгарии Петр, сын Симеона, только что скончался в своей опочивальне. Умирая, он выпил из чары кагана Симеона и завещал нам…

Но болярин Сурсувул не закончил свою речь — внезапно у дверей палаты послышались шаги, шум, лязг оружия. Несколько человек быстро вошли в палату, за ними следовали закованные в броню вой.

Впереди прибывших шел кесаревич Борис.

— Где отец? — спросил он у болярина Сурсувула.

— Кесарь Петр почил…

Кесаревич Борис взошел на помост и остановился у трона.

— Вечная память кесарю, — начал он. — Жаль, что мне не удалось прийти из Константинополя с большой дружиной, еще более сожалею, что сюда еще не подошел с многочисленным своим войском император Никифор. Но он скоро будет здесь…

Болярин Сурсувул только теперь, казалось, понял, что произошло, но делать что-либо было уже поздно, поздно было бороться с кесаревичем и императором Византии. Они еще раз победили болгар.

А в палате уже гремело:

— Да здравствует кесарь Борис! Многая лета кесарю Борису!..

Глава пятая

1

Паракимомен Василий внезапно, к удивлению всех, захворал. Конечно, все — и божественный император и простые смертные люди — время от времени болеют, лечатся, выздоравливают и снова заболевают. Но паракимомен болеть не имеет права — ведь он сопровождает императора, когда тот здоров, и не отходит от его постели, когда император болен.

И все-таки паракимомен Василий захворал. Несколько дней он жаловался всем в Букулеоне, что нездоров, — и в самом деле у него лихорадочно, особенно под вечер, блестели глаза. Когда он подавал императору, у него дрожали руки, говорил он задыхаясь, его сухой кашель слышался по ночам в покоях Буколеона. Наконец болезнь свалила его с ног, и несколько рабов отнесли паракимомена на носилках в собственный дом, стоявший на развалинах Акрополя, над Золотым Рогом.

Императора Никифора это выводило из себя. Мысленно он ругал и проклинал паракимомена, который ему сейчас был нужен, как никогда. Часто посылал к нему этериотов во главе с начальником Львом Валентом, расспрашивал их о здоровье больного, советовал обратиться к врачам-болгарам, которые понимали в травах, самолично послал к Василию египетского врача Унера, который с успехом лечил константинопольских патрикиев и их жен крокодильей печенью и змеиным ядом. Но паракимомену ничто не помогало.

Император много пил вина и мало ел, в долгие осенние ночи его мучила бессонница. Едва успев лечь в постель, он вскакивал от подозрительного шума за окном, шагов в покоях или в самой опочивальне… Тогда император звал великого папиго Михаила или начальника этерии Льва Валента и спрашивал их, спокойно ли во дворце и в заливе, а сам глядел на лики прежних императоров, подал на колени перед иконами и молился, молился…

Конечно, продолжаться так без конца не могло; великий папия Буколеона Михаил забирал все в свои руки, этому потворствовал и сам император: ему казалось, что Михаил всецело ему предан, он, как тень, следовал за императором, не смыкал ни на минуту по ночам глаз, по первому зову являлся на пороге.

Не забывала своего возлюбленного императора и Феофано. Она понимала, что теперь нужна ему больше, чем когда-либо, и проводила с ним долгие вечера, а часто и ночи, заставляя его молиться не деревянным образам, а ее живому, горячему телу.

Однако на этом не закончились беды императора Никифора. В эти же дни умер его отец Вард Фока.

Смерть его не явилась неожиданностью. Вард Фока прожил на земле почти сто лет, он долго хворал, и пора ему давно было переселиться в иной мир. Но император Никифор тяжело переживал утрату и очень печалился, когда пришлось хоронить отца. Император шел за гробом, под охраной этерии, через весь Константинополь на кладбище за Софийскую пристань. Рядом шагал его брат Лев Фока, торговавший хлебом, и несколько его племянников…

Вечером накануне десятого декабря император повелел править в Софии службу. Служило множество священников и диаконов, в алтаре на почетном своем троне сидел патриарх Полиевкт, старый, немощный, глухой, — его всегда приводили в собор, когда там молился император.

Никифор, как обычно, стоял в паракиптике и видел сквозь щелку занавесей залитый огнями собор, тысячи людей и сверкающие ризы священнослужителей.

И вдруг случилось то же самое, что было с ним недавно, — сквозь щель к нему протянулась чья-то рука, в стиснутых пальцах он увидел бумажку.

Император Никифор схватил бумажку и сразу же широко раздвинул занавеси, но увидел лишь несколько священников в сверкающих ризах. Помахивая кадилами, они пели величальную молитву.

Задернув занавеси, император, казалось, окаменел. Он стоял и думал: что это было — сон, видение? Но это был не сон, не видение — в стиснутых пальцах правой руки он чувствовал сложенную бумажку, новую записку…

Он развернул ее, поднес к щели в занавесях, сквозь которую падал свет ярких паникадил, и прочитал:

«Государь! Да будет тебе известно, что в сию ночь тебе готовится ужасная смерть. Это истина: прикажи осмотреть гинекей — там найдут вооруженных людей, готовых убить тебя».

Впервые за все время своего царствования император Никифор, не дослушав службы в Софии, попрал церемониал византийского двора и бежал из храма…

Он шел потайными ходами Большого дворца, садом, через подземные галереи, портики, окруженные тесным кольцом этерии. Но ему чудилось, что за каждой колонной, каждой аркой, каждым кустом притаился неведомый враг. И только когда перед ним распахнулись, а потом плотно захлопнулись железные ворота Буколеона, император почувствовал себя лучше — теперь, казалось, никто не сможет добраться к нему за высокие, неприступные стены крепости над Пропонтидой.