Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий - Валерий Шубинский

Другим эпизодом из жизни Ходасевича тех лет было сотрудничество с Пролеткультом.

Пролеткульт («Пролетарские культурно-просветительные организации») возник в конце 1917 года как огромная разветвленная организация, имевшая представительство в каждой губернии и охватывавшая более восьмидесяти тысяч человек. Целью его было создание с нуля культуры, выражающей общественное сознание и социальный опыт нового победившего класса. Идеологом Пролеткульта был Александр Александрович Богданов (Малиновский), некогда видный большевик, в 1909 году из-за разногласий с ЦК РСДРП(б) отошедший от партии, оригинальный мыслитель (создатель теории «эмпириомонизма», с которой так темпераментно спорил Ленин), основатель «тектологии» («всеобщей организационной науки»), врач, профессор политэкономии МГУ и директор Института переливания крови. Главные вожди — Ленин и особенно Троцкий — к идее, пролетарской культуры относились весьма прохладно. Тем не менее Пролеткульт и пришедшие ему на смену организации получали обильное финансирование и организационную поддержку.

Базой для создания пролетарской литературы, в первую очередь поэзии, служили стихотворцы-самоучки из рабочих, которых следовало обучить «литературной технике». В то же время некоторые «старые» писатели не без энтузиазма брались за просветительную миссию. Как справедливо отмечает в своей интересной монографии[391] Мария Левченко, поэты-символисты видели в Пролеткульте возможность осуществления собственных утопических идей. Левченко приводит колоритные примеры того, как Андрей Белый, который в 1918–1919 годах не только читал лекции пролетарским поэтам, но и входил в коллегию литературно-издательского отдела московского Пролеткульта, оказывался святее римского папы и браковал талантливые, по его собственному мнению, стихи за их недостаточно пролетарский характер (что бы он под этим ни имел в виду). Один из пролеткультовских учеников Белого, Георгий Санников, стал его верным помощником и фактическим секретарем — до конца жизни. Положим, Белый был однозначно на красной стороне. Но и поэты, далекие от симпатий к большевизму, без раздражения относились к преподаванию в студиях Пролеткульта. Современники отмечают теплоту, с которой отзывался о пролеткультовцах Гумилёв. Когда его арестовали, пролетарские поэты попытались выручить своего лектора; их ходатайство сохранилось в его следственном деле. В молодых и уже не очень молодых стихотворцах «от станка» были — как вспоминал Ходасевич — «подлинное стремление к знанию и интеллектуальная честность»[392]. Было и другое: чередование самоуничижения и заносчивости, которое Ходасевич прежде встречал у «крестьянского поэта» Ширяевца (он, впрочем, после 1917-го иногда участвовал и в сборниках пролетарских авторов). Те неоправданные надежды, которые возлагались на пролетариев Богдановым и другими образованными коммунистами, лишь раздували их комплекс неполноценности.

Ходасевич в течение 1918 года дважды высказался о пролетарской поэзии в «буржуазной» печати. В рецензии на книгу «Сборник пролетарских писателей», составленную Горьким, Серебровым (Тихоновым) и Чапыгиным и вышедшую в 1917 году, он отметил, что у участников сборника, в разной степени одаренных, нет «специально пролетарских достоинств», и «недостатки их тоже внеклассовы» (Русские ведомости. 1918. 20 февраля); в статье «Пролетарская поэзия» он развивает ту же мысль: «Главный и основной недостаток у начинающих поэтов из народа — совершенно тот же, что у их „буржуазных“ сверстников: это — отсутствие специальной подготовки, во-первых, и отсутствие самостоятельности — во-вторых» (Новая жизнь. 1918. 8 (9) июня). В то же время он находит крайне несправедливым надменное, насмешливое отношение к этим авторам: «Из недавно народившихся „народных“ поэтов недоброе чувство вызывает один Демьян Бедный. Но он даже и не пытается быть поэтом. Он фельетонист, и его рифмованные фельетоны противны своей глубокой пошлостью». Другими словами, Ходасевич не разделял утопических надежд на особую «пролетарскую культуру», но верил в возможности отдельных пролеткультовцев.

Собственная его лекторская деятельность в Пролеткульте началась осенью того же 1918 года. Читал Ходасевич лекции о Пушкине. Конспекты части этих лекций сохранились. Примечательно вступление к первой лекции:

«Нельзя научить быть поэтом. <…> Поэзия — непроизвольна. Чудо, рождающееся из духовной мощи личности. Тайна, таинство. Репетиция чуда? Инсценировка таинства. Кощунство. К тому же — обман, обольщение. <…>

Единственный правильный путь — учиться читать. Умеющий читать, если есть дар, научится и писать. <…>

Итак — главная задача нашего специального отделения — выработка читателя стихов, а не писателя. В России никогда до сих пор не умели читать стихов. Основная ошибка — смены взглядов — то содержание, то форма. Ни то ни другое. Содержание и форма — одно»[393].

Сложность связана с неравномерностью подготовки аудитории: среди слушателей были люди и совсем невежественные, и довольно начитанные. Тем не менее Владислав Фелицианович приспособился, лекции пользовались успехом; но вскоре преподавателю неожиданно предложили перейти на семинарскую систему.

«Сколько я ни возражал, что семинарий требует регулярной посещаемости, в тогдашних условиях недостижимой, — мне был один ответ: совет Пролеткульта постановил. Делать нечего, я перешел на систему семинария. Мне пришлось сразу указать слушателям на то, что новая система требует от них постоянного присутствия и некоторой домашней работы, без которой семинарий немыслим. Мне ответили: постараемся, — но голоса были неуверенные.

Случилось то, чего надо было ожидать. Уже на второе собрание семинария не явилась часть бывших на первом, зато явились новички, которым пришлось объяснять все сызнова. Студийцы смущались, конфузились передо мной и друг перед другом — „активное участие“ приходилось из них вытягивать чуть не клещами, добывая его в микроскопических дозах. В конце концов все сводилось к тому, что я один, надсаживаясь, „играл“ и за руководителя, и за весь семинарий.

Когда все-таки студийцы начали кое-как втягиваться в работу, последовал новый приказ: отменить семинарий и читать систематический курс: „Жизнь и творчество Пушкина“»[394].

Все это, разумеется, не помогало работе. Ходасевич считал, что за этими помехами стояли сознательные интриги коммунистических руководителей Пролеткульта, чьи лекции посещались студийцами куда менее охотно, чем занятия, проводимые «буржуазными спецами». Но настоящие проблемы возникли, когда разговор коснулся собственного творчества пролетарских поэтов.