Гордость и предубеждение-2 - Хелен Холстед

— Вы отважная.

Его лицо отражало все его чувства. Она не знала, что бывают такие люди.

— Я самая большая трусиха на свете.

— В ничтожных случаях, в житейских пустяках, возможно. Но вы отважны в главном.

— Мой брат и его жена — это все, что у меня есть в этом мире. Я должна бороться за них.

— Меня постоянно изумляют женщины.

— Вы столько радости приносите людям.

— Они смеются, пока идет пьеса. Они даже не видят, что смеются над собой. Я был честолюбив, но теперь это не имеет значения. Уиттэйкер прав. Страстное желание сыграть Гамлета — трагический удел каждого клоуна.

Джорджиана остановила его своим возгласом уже в дверном проеме.

— Нет! И еще раз нет! — крикнула она. — Не смейте слушать пошлые пересуды света. Слушайте только собственную душу и вашу совесть — и тогда поступите правильно. И тогда, по воле Господа, вы достигнете успеха.

— Я думал, вы совсем еще ребенок, — только вымолвил он и покинул комнату.

К вечеру погода совсем разгулялась. Через высокие окна Элизабет разглядывала полоски света на лужайке. Она вздохнула.

— Мы вас уже утомили, — произнес голос прямо у нее за спиной. Элизабет вздрогнула. Это был Уиттэйкер. Он прислонился к оконной раме и пытливо рассматривал ее профиль. — У меня недавно были некоторые дела с сэром Грэмом Истоном, и у меня возник вопрос: что вы о нем знаете? Слухи о нем ходят самые разные.

— У меня об этом человеке сложилось только общее представление. Поговорив с мистером Дарси о нем, вы узнаете больше, — ответила она.

— Поговорить с вашим мужем? Да он скорее с жабой заговорит, нежели со мной.

Элизабет невольно рассмеялась (звуки собственного смеха наполнили ее болью) и посмотрела туда, где сидел Дарси, якобы слушая сэра Бомонта, а в действительности наблюдая за женой.

Они встретились глазами, его неотступный взгляд был непроницаем. Смех растаял, и она по привычке с лукавым кокетством улыбнулась Фицуильяму. Он отвернулся.

Она опять стала смотреть в окно.

— На мой взгляд, вы недооцениваете себя, мистер Уиттэйкер. Насколько я знаю, мистер Дарси никогда не разговаривает с жабами.

Он громко расхохотался:

— Надо думать! У вас был бы повод жаловаться, если бы он разговаривал с ними.

— Вовсе нет. Беседы с земноводными, как ни странно, не числятся в весьма коротком списке преступлений, по поводу которых женщине дано право жаловаться на своего супруга.

Он снова рассмеялся.

Полагаю, ей доставляет удовольствие угрюмый вид Дарси, — подумал Перегрин. — Этот человек мрачен и сердит. И только потому, что его жена обменивается случайным словом с мужчиной, который восхищается ею. Этот Дарси, должно быть, любит ее до исступления».

Мысль о таких сильных чувствах у Дарси заставила Уиттэйкера улыбнуться. «Я по крайней мере от этого избавлен. Никому не заполучить такой власти надо мной».

— Понять не могу, какими образом мой братец заслужил ваше внимание, миссис Дарси, — увещевательным тоном произнесла мисс Уиттэйкер, подходя к ним. — Вы жестоко лишаете остальную часть компании вашего остроумия.

— Тебя обманул мой глупый смех, сестра, — ответил Перегрин. — Миссис Дарси проводила сравнение между мною и земноводной жабой, причем явно в пользу последней.

Элизабет облегченно рассмеялась над его глупой шуткой.

Джорджиана сдалась на уговоры и, нервничая, заняла место у фортепиано. Сэр Бомонт и Арабелла стали разучивать дуэт на музыку Уиттэйкера. Элизабет подошла к небольшому дивану, где сидел Дарси. Он поднялся с учтивой готовностью, и она села одна.

— Принести чего-нибудь, Элизабет… бокал вина?

— Благодарю, не стоит. — Она едва заметно улыбнулась. Вежливая улыбка — ничего больше.

Он остался стоять у нее за спиной. Она наблюдала, как Арабелла проплыла к инструменту, приготовившись петь. Девушка была одета с соблазнительной элегантностью, в облегающем шелковом платье цвета осеннего золота. «Наверное, Фицуильям женился бы на ней, если бы так по-глупому не влюбился в меня сначала», — подумала она.

Подошел Уиттэйкер и сел подле Элизабет на диване.

— Каким завидным спокойствием обладает ваша сестра, мистер Уиттэйкер, — заметила она. — Даже не представляю, какому шторму надо разразиться, чтобы вызвать у нее хотя бы еле заметное волнение.

Он полуобернулся к Элизабет и рассеянно ответил, словно сам того не желая:

— Мы с сестрой пережили столько штормов в наши детские и юные годы, что теперь, по контрасту, любые дикие волнения кажутся нам всего лишь ласковым, хотя и бодрящим ветерком.

Элизабет с удивлением посмотрела на него. Взгляд его голубых глаз был открытым и кротко-безмятежным, но она ощутила в этом человеке затаенную боль, глубоко запрятанную его скучающим видом, за его поверхностными увлечениями. Она хотела что-нибудь ответить, но у нее задрожали губы.

— Я сказал глупость, мадам. Умоляю, простите меня.

К своему ужасу, она почувствовала, как слезы навернулись на глаза.

— Давайте я попрошу вам вина, — осторожно предложил Перегрин.

— Нет, благодарю, — смогла лишь прошептать она. Однако он подозвал жестом лакея, и тот сразу принес вина. Уиттэйкер взял бокал с подноса и подал Элизабет.

Она сделала судорожный глоток. Слезы отступили. Она знала, что теперь уже не расплачется. Бокал чуть дрожал у нее в руке. Ей надо было куда-то поставить его, чтобы не показать, как дрожат руки. Она почувствовала легкое прикосновение Дарси. Фицуильям наклонился над ней и взял у нее бокал, чтобы поставить его на небольшой столик.

. — Благодарю, — пробормотала Элизабет, не осмелившись поднять глаза на мужа.

Готовясь ко сну, Элизабет думала о предыдущей ночи. Своим холодным отношением она должна была сильно уязвить мужа. Раньше они в постели забывали о ссорах, но вчерашняя ночь оказалась совсем другой. Никогда прежде Элизабет не подвергала сомнению его любовь и уважение к ней. Покориться ему, когда он страстно желал только ее тела? Даже подумать об этом было ужасно. Ознобом пробежала мысль, что она и думала не о любви, а о покорности. Там, где любовь несла радость, теперь вступал в силу долг? Тоскливый супружеский долг?

Элизабет посмотрела на свое отражение в зеркале. Она думала о тех качествах, которые так любила в муже: его высоком понимании чести, проницательном уме и безоглядной, нежной, самоотверженной любви к ней. Может, его любовь к ней сгорела в пламени жгучей страсти к другой? Об этом пишут в романах… но, чтобы Фицуильям… и измена? Это казалось невозможным.

Чем-то она разгневала его, хотя и не могла найти в своем поведении ничего, что могло оправдать или объяснить его холодную ярость. Но Дарси был поразительно чувствителен, и Элизабет уже случалось замечать это.