Рекламщик в ссылке для нечисти - Олли Бонс

— Ну, неужто управились! — возмущённо сказал Баламут, топнул копытом и собирался уйти, но дядька Мокроус его остановил:

— Управилися? Не-е, паря, мы токмо начали!

У Баламута сделалось несчастное лицо, но водяницы его утешили. Сказали, чем озеро чище, тем они красивее. Конечно, не удержались, вышли, показали себя, и стало видно, что спины у них теперь очень даже приятные на вид, белые, гладкие, внизу ямочки. Платья-то на них остались старые, одни лоскуты, а не платья. Баламут пока любовался, и сам не заметил, как расчистил целую полосу у берега. Ради красоты-то чего бы не постараться.

Хорошо ещё, Горыни тут не было. Его б от такой срамоты кондратий хватил.

Василий сидел на траве, наблюдал и размышлял, и как это он поверил, что местные могут задумать какое-то зло. Теперь ему было стыдно. Они и его в беде не бросили, и Добряку сказали сразу, мол, веди сюда жену и дочь, защитим, укроем. И правда стараются — не для вида, не так, чтобы на один раз людей заманить и повеселиться, а свой дом приводят в порядок.

Колдун и про Мудрика говорил, что тот ничего не чувствует, а тот первым догадался, что водяницам плохо в этом грязном озере. Один тут бился, бился...

Василий подосадовал, что сам теперь не работник. Правда, бабка, когда перевязывала его утром, сказала, что скоро и следа не останется, но раны на руке (он осмелился посмотреть) были глубокие, рваные. Ему даже наложили пару стежков, видно, когда он лежал без сознания. Рука вроде не гноилась, но покраснела и опухла, и лишний раз ею шевелить вообще не хотелось. Она болела даже и просто так, без движения. Последнюю ночь он провёл уже у себя дома и спал отвратительно.

Может, конечно, не спалось ещё и потому, что накануне он встретился с колдуном, а потом думал о Марьяше. Он-то ждал, она будет плакать, или ругать его, или вообще упрашивать, чтобы ещё подумал и остался, а она ничего. Сосредоточилась на деле, поставила это выше обид, а про всё остальное ни слова. Как будто не видела, что там обсуждать. Вроде и лучший вариант, а на душе не легче.

И Волка опять взяла к себе. Василий заикнулся было, что сам его станет кормить, а она сказала, ей несложно, а Василий, чем время тратить, пусть лучше подумает, как в Перловку людей зазвать. Ну и вроде взялась только кормить, чего бы Волку просто к ней не наведываться пару раз в день, так нет же, ходит хвостом, как пришитый...

Василий сидел, пока его не закусали комары, потом немного прошёлся туда-сюда. Вдалеке, ближе к другому берегу, строили конюшню или что-то вроде того. За один день, конечно, особо ничего и не построили — расчистили место, начали сколачивать навес. Гришка, свернувшись клубком, спал у брёвен. Ветер порой доносил то стук топоров, то невнятные крики.

Бабка Ярогнева позвала на ужин, опять накормила ухой. А когда Василий шёл домой, заметил суету у дома Добряка: видно, Горыня уже вернулся, привёз его жену и дочь. Любопытствующие набежали, как без того. Из дома слышалось, как старая кикимора ехидно говорит, мол, по такому-то мужу да отцу небось никто и не скучал, злой он, неприветливый.

Василий решил, что гостей у Добряка и без него хватит. Сам он устал, да и в баню давно не ходил, так что знакомство лучше отложить до завтра. Хочется же произвести хорошее впечатление.

Он задержался всего на минуту, даже меньше. С улицы ещё внесли не все вещи, и шешки умудрились открыть сундук, тянули наружу расшитое полотенце. Вот Василий их и пугнул, а полотенце взял за край, чтобы спрятать обратно.

Тут крики в доме стали громче, дверь распахнулась от могучего толчка, старая кикимора вылетела, споткнувшись о порог, и с причитаниями похромала мимо Василия. Дородная женщина в белом платке — видно, жена Добряка — встала в проёме, потрясая ухватом.

Кикимора начала было скулить о том, что ежели кто гонит гостя со двора, тому не видывать добра, но её быстро перекричали. Мол, каждый гнус да злыдень себя ещё гостем будет мнить, незваным в дом являться да над хозяевами насмехаться? Да таких гостей надобно гнать поганой метлой!

— Зря, ох, зря я така сердобольная! — проскрипела кикимора. — Оба вы хороши, что Добряк твой, что ты сама, хрычовка! Вона как...

— Ступай восвояси, не то язык тебе дверью прищемлю да кости пересчитаю! — сурово ответила ей хозяйка.

Тут её взгляд упал на Василия, который всё ещё стоял у раскрытого сундука. Произошла немая сцена, после которой Василий поспешил бросить полотенце и уйти. Вслед ему неслись крики о том, что ж это за место такое дикое, добрых людей нет, одни голодранцы шастают, им лишь бы что упереть...

Добравшись домой, Василий зажёг лучину, сел за стол и придвинул к себе бересту. Раз уж они решили не отступать от плана, стоило придумать, как зазывать людей, и в голове уже были идеи. Осталось их расписать, чтобы ничего не забыть. Может, по ходу дела и что-то новое придумается.

Как раз тогда, когда он уже увлёкся, дверь заскрипела, впуская кого-то. Света лучины не хватало, чтобы сразу узнать гостя. Василий поморгал, прогоняя черноту и вспышки перед глазами, и сразу подумал, что это пришла Марьяша. Сердце забилось.

— Вот, ужин те принёс... — раздался безрадостный голос Тихомира.

— Да я уже поужинал, — растерянно сказал Василий.

— Ужинал, не ужинал, дело твоё, — не глядя на него, хмуро ответил староста, — а потолковать бы надобно... Горшок али миску давай, и так уж Марьяша перетаскала к те почитай всю посуду!

Он выставил горшок из корзины и забрал