Сокровища короля - Элизабет Чедвик

Спустившись вниз, Роберт дал указания Элфвен и вышел во двор, под лучи яркого солнца. Разразившаяся накануне буря наделала много разрушений: глиняные заборы покосились, земля в саду была усеяна опавшими плодами и сорванными ветром листьями.

Он солгал Мириэл в спальне, когда сказал, что тема закрыта. Решение, зревшее в нем до бури, теперь было принято.

Глава 26

Магдалена и без лекаря, исследующего ее мочу, догадалась о своем положении. Тот образ жизни, который она некогда вела, научил ее распознавать симптомы. Сколько бы она ни молилась, как бы ни была осторожна, это было неизбежно. Не зная, как отреагирует на это известие Николас, она ничего не говорила ему, пока его зоркий глаз моряка и чуткие руки не раскрыли ее тайны, когда они после полудня предавались любви в «Корабле».

Ставни были распахнуты, впуская в комнату тепло чудесного дня, благоухающего и золотистого, как выдержанный медовый напиток. Такие дни обычно дарила осень перед тем, как уступить место зиме, погружающей мир в холодную серую мглу. Отдыхая после полученного наслаждения, Николас лениво ласкал ее тело. Сквозь прикрытые веки Магдалена наблюдала, как его пальцы скользят по ее коже. Загорелые, с въевшейся в трещинки солью, они таили в себе недюжинную силу, смягченную нежностью прикосновения, изяществом движений и блеском выгоревших на солнце жестких волосков на его запястьях. Из ее горла рвались слова любви, но она не смела произнести их, не желая показывать ему клетку, дабы он не упорхнул подобно дикой морской птице.

Он обвел контуры ее грудей, тонкую паутинку голубых вен, набухшие покрасневшие соски и обрамляющие их потемневшие круги. Магдалена сладостно поежилась и повернулась к нему, поглаживая его в ответ. Он водил пальцами по изгибам ее фигуры, очертил каждое ребро, обвел полные бедра, длинные ноги, вновь поднял руку к ее грудям и стал медленно-медленно спускать ее вниз. Содрогаясь, Магдалена раздвинула ноги, но прежде чем его пальцы проникли в заветную ложбинку, он остановился. Его ладонь осторожно ощупала ее выступающий живот и, теплая и тяжелая, замерла на нем. Выражение довольной пресыщенности исчезло с его лица, он посмотрел на нее пристальным ясным взглядом.

– Надеюсь, ты собиралась сообщить мне, – сказал он. – Только не спрашивай о чем и не говори, будто переела. Я не дурак.

Магдалену пронзил страх, но в то же время она испытала облегчение, поскольку мысль о необходимости признания давила на нее свинцовым грузом. Теперь станет ясно, зря она боялась или нет.

– Я собиралась сказать, только не знала как. – Она накрыла своей ладонью его руку, лежащую на ее округлившемся животе.

– Что значит «как»? Как любая женщина своему мужчине. Что в этом сложного?

Магдалена поморщилась. В некотором отношении она была гораздо опытнее, чем он. Женщине никогда не бывает просто признаться мужчине в том, что она носит под сердцем его ребенка. Она прекрасно помнила, в какое смятение приходили ее родители при мысли о том, что им придется кормить еще один рот, помнила, как они тревожились, ссорились. Хозяйка манора неизменно находилась под гнетом окружающих, ожидающих от нее способностей племенной кобылы, готовой произвести на свет несколько здоровых наследников. Над дочерью торговца довлела угроза вечного позора, если ей случится зачать ребенка вне брака. А она сама, перевоспитавшаяся шлюха, оказалась жертвой собственной любви.

– Как раз этого я не знала, – отвечала она. – Твое сердце действительно отдано мне? Я боялась, что ты отвернешься от меня. Я бы этого не вынесла. Ведь прежде я спала с другими мужчинами. Вдруг бы ты подумал, что я изменила тебе.

– Ты оскорбляешь меня и оскорбляешь себя, – сказал он, прищурившись.

– Нет. – Магдалена покачала головой и посмотрела ему в лицо, открыто встречая его негодующий взгляд. – Если б ты вел такую же жизнь, какую вела я, ты бы знал, что мои слова вызваны страхом, а не желанием оскорбить. Ты не был бы первым мужчиной, кого оттолкнула подобная новость.

Он склонился над ней и крепко поцеловал в губы.

– Я не из их числа, – заверил он ее. – Боже, у меня же ведь ни родных, ни семьи. С какой стати я должен бросать вновь обретенную гавань?

Магдалена могла бы назвать ему несколько причин, но воздержалась и тоже поцеловала его.

Он отвечал ей пылкими ласками, но потом, несмотря на нарастающее в нем возбуждение, отстранился от нее и, хмурясь, воззрился на потолок.

– В чем дело? – Магдалена прикусила губу. Николас сел на постели и потянулся к своей одежде, давая понять, чтобы она последовала его примеру.

– Мне кажется, – сказал он, – что мать моего ребенка должна носить мою фамилию. Оденься как почтенная матрона и пойдем поищем священника. Мартина и его жену я попрошу быть нашими свидетелями.

Магдалена уставилась на него, открыв рот от изумления:

– Ты хочешь жениться на мне?

Он натянул на себя рубаху и, взлохмаченный, посмотрел на нее:

– Если ты не против.

– Не против ли я! – Магдалена с трудом верила своему счастью. Трясущимися руками она взялась за нижнюю сорочку. Ее лихорадило от страха, что это всего лишь сон и она скоро очнется. Она дрожала так сильно, что не могла даже затянуть шнуровку, не видела, что нужно затягивать, поскольку глаза застилала пелена слез.

– Дай лучше я, – произнес Николас с лаской в голосе. С выражением нежности на лице он ловко зашнуровал на ней сорочку и большим пальцем погладил ее по мокрой щеке.

Магдалена порывисто обвила его руками за шею и расцеловала солеными от слез губами.

– Это моя самая заветная мечта, – призналась она, шмыгая носом.

Стоял холодный декабрьский день. Колючий ветер со снегом кусал, будто злобный пес. Ткачи в мастерских трудились за станками, укутавшись в несколько слоев одежды и надев толстые шерстяные обтягивающие штаны. Пылающие жаровни распространяли вокруг тепло, но их жар не достигал углов и не изгонял сквозняков, просачивавшихся, словно дыхание призраков, сквозь щели в ставнях.

Мириэл потерла руки и сунула их под плащ, где ее ладони сразу наткнулись на округлившийся живот. На прошлой неделе она впервые ощутила шевеление плода. С той минуты ее раздирали изумление и паника, не говоря уже о том, что она была возмущена до предела тем, как развивающийся в ней ребенок подчинил себе ее тело и всю ее жизнь. Она по-прежнему испытывала недомогание, хотя и не такое сильное, как в первые месяцы беременности, и еще ее часто мучила усталость, так что она с трудом поднималась с кровати. Ей говорили, чтобы она отдыхала, но чем настойчивее звучали эти призывы, тем меньше она была склонна внимать им. Она не желала жить под диктатом кого бы то ни было, в том числе своего нерожденного ребенка. К тому же дела отвлекали ее от мыслей об его отце.