Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

кроме Гейра, не может сказать таких слов. И вдруг он откладывает вилку в сторону.

— Это есть невозможно, — говорит он.

Я разглядываю, что нам принесли. Заветренные куски подгоревшего пирога с ломтиками блеклых помидоров и увядшими листьями салата.

Я киваю. Наконец-то мы хоть в чем-то сошлись. Гейр откладывает в сторону салфетку и оглядывается по сторонам, потом встречает мой взгляд. Видно, что он раздражен, и то же чувство, видимо, читается и в моих глазах. Нас объединил общий враг.

Гейр ищет глазами официантку, но поскольку ни у кого из нас нет времени, чтобы ждать нового блюда, выбор очевиден.

Мы принимаемся за сырный пирог.

Гейр передает привет от Ивонны, говорит, что она собиралась позвонить мне, она хочет как-нибудь выпить со мной кофе. Ему кажется, дела у нее в последнее время не очень.

— Ивонна несколько раз возвращалась домой на машине под утро, — поясняет он, — и это странно.

— А разве она не работает? — спрашиваю я.

— Она взяла больничный из-за спины, — отвечает Гейр.

— Она что же, водить машину может, а сидеть на стуле у себя в конторе уже никак? — удивляюсь я.

— Очевидно, — улыбается Гейр. — Но есть еще какие-то психологические проблемы, потому что ее контору объединяют с какими-то другими и непонятно, что будет с ее должностью.

Мы смотрим друг на друга и молчим. Я делаю едва заметное движение головой, замечаю тень улыбки в его лице.

А потом мы стоим на улице Карла Юхана без Майкен на холодном декабрьском ветру, все решено. Он обнимает меня так, как обнимают на прощанье. Я получила, что хотела: Майкен останется на Рождество со мной. Я высвобождаюсь из его объятий. Мне хочется сказать ему: «Мне до сих пор больно смотреть на детей, которые идут по улице с обоими родителями. Помнишь, как Майкен любила ходить между нами, держась за наши руки, а мы одновременно поднимали ее и она делала гигантские прыжки?»

Первое время после того, как я переехала, мы иногда проводили вместе воскресенья, все втроем. Мы встречались в кафе или во двориках у школ, и Майкен оказывалась в центре внимания. Она из кожи вон лезла: вертелась, суетилась и болтала, металась между нами, желая оказаться посередине и в то же время отстраниться, чтобы мы могли побыть наедине; и каждый раз, когда она летела вперед на качелях, выпрямив ноги, я видела, как она разглядывает нас. Мы покупали дорогие булочки в бумажных пакетах и кофе в картонных стаканчиках, стояли прислонившись к лесенкам на площадке и просто разговаривали. Майкен, распластавшись, как одинокий паук, висела на лесенке, повернув лицо в нашу сторону.

Гейр говорит, что ему нужно на встречу, у меня тоже свои планы, мне нужно встретиться с Лене. Я смотрю на часы — уже пора бежать. Гейр уходит, над ним переливаются гирлянды с алыми сердечками, полы его пальто развеваются на ветру. У него такой нелепый вид в пальто и очках.

На столе у Лене стоит вазочка с тремя карамельками, двумя марципанами и одной лакричной конфетой, прозрачная упаковка от салата с пластиковой вилкой внутри выброшена в мусорную корзину. Я соглашаюсь почти со всеми исправлениями в тексте, одобряю все предложения. Но Лене этого мало: она хочет, чтобы я была конструктивной и креативной, искала новые подходы, выдумывала приемы, но в голове у меня совершенно пусто, уже какое-то время я сама не своя и с ностальгией вспоминаю ту пору, когда работала фрилансером. Все эти бесконечные переезды вымотали меня, необходимость возить Майкен на тренировки по футболу еще больше усложняет ситуацию, а теперь она вдобавок хочет заняться спортивной гимнастикой.

Все, что говорит Лене, могло бы стать прекрасной метафорой моей жизни, и я хочу сказать ей об этом, чтобы мы вместе посмеялись.

— Недостаточно просто взять и выкинуть неудачные фрагменты, — убеждает Лене. — На их место нужно вставить удачные.

Я признаюсь, что у меня впечатление, будто она сейчас анализирует мою жизнь.

Лене не смеется, а натужно улыбается и продолжает.

— Тебе придется написать новый текст, — завершает она разговор. — Совершенно другой. Когда, ты думаешь, может быть готов новый вариант? Завтра сможешь? К двенадцати?

Я смотрю на нее, глубоко вздыхаю и энергично киваю. Я все еще не теряю надежды на то, что мы сможем привнести немного юмора в наше общение, но сейчас я чувствую себя как оконфузившийся подросток, который не желает признать свое поражение.

Я всегда делала, что могла, чтобы сохранить отношения, но никогда мне не хотелось этого, как сейчас, я никогда не чувствовала, что кто-то во мне так нуждается и что мне самой это просто необходимо. Через два месяца после того, как мы переехали в старый дом Тронда Хенрика, нас решили навестить родители, Элиза и Ян Улав. Они приехали впервые, хотя жили всего в каком-то часе езды от нас. Элиза и Ян Улав взяли с собой Сондре. Стоял июль, было тепло. Меня поразило то, как быстро сдал папа: он еле ходил, с трудом садился и все делал очень медленно.

— Ну что ж, — произнесла мама. — Выглядит здесь все прямо идиллически.

— Да, почти, — поддержал ее папа.

Разбитая машина уже, можно сказать, заросла кустарником. В стене сарая то тут, то там проглядывали прогнившие доски, но рядом лежали новые стройматериалы для курятника. Трава выгорела на солнце, небо было насыщенно-голубым с редкими проплывающими на горизонте облачками. Поливалка разбрызгивала по кругу водяные струи, сверкающий дождь над бурой землей лужайки. Мы устроили для всех небольшую экскурсию, и каждый раз, когда мы останавливались, я старалась встать как можно ближе к Тронду Хенрику и ощутить его запах. Мы рассказывали о своих планах, объясняли, показывали. Планы были вполне реалистичными, однако всякий раз, как я что-то произносила, мои собственные слова казались мне заученными.

— Как же здесь красиво, Моника, — сказала мама, прижав обе руки к груди, как она обычно делала, когда хотела выразить свое восхищение.

— Но грядки надо бы прополоть, — заметил папа.

Он смотрел на Тронда Хенрика, но тут же отводил взгляд, словно вдруг осознавал, что тот в нашей семье человек новый и у него нет права ему указывать, что делать.

— Мы за эстетикой не гонимся, — попыталась возразить я.

— Да, но сорняки забирают у овощей все соки, — не сдавался папа. Тронд Хенрик оглядел огород и коротко кивнул.

— Да, мы прополем, — сказал он.

Мы расположились в крошечном березняке между домом и сараем на белых пластиковых стульях, заляпанных землей и покрытых выцветшими подушками. Тронд Хенрик стал рассказывать о заказанных ему