В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

Два раза в неделю я навещала своих, которые продолжали оставаться в Пястове. Забирала меня из монастыря и привозила к ним Ирэна. Однажды она пришла на Казимежовскую расстроенная. Оказалось, мы никуда не едем. Удалось вытянуть из нее, что маме с бабушкой пришлось бежать, поскольку снова объявился шантажист. Она божилась, что они живы и нашли другое укрытие. Обещала, что скоро меня туда отвезет. И сдержала слово. Сначала мы ехали пригородным поездом, потом увязали по колено в сугробах снежного леса. Наконец, на пригорке посреди зарослей показался одинокий дом. Там нас обе они и ждали. Как-то очень изменившиеся. С постаревшими лицами. Нэна бывала там уже и раньше, привозила новые аусвайсы, деньги, теплую одежду. Иногда ночевала. А тогда вернулась назад в Варшаву. Мы остались втроем. Было Рождество 1942 года. Мне устроили елочку и нарядили ее цветными игрушками, сделанными мамой. Она с невероятной скоростью умела выпростать из-под скорлупы разукрашенных яиц китайца, Пьерро, Коломбину, вытащить из спичечных коробков корзиночки и книжечки, длиннющие цепи из разноцветной глянцевой бумаги. В подарок я получила написанные мамой в стихах и собственноручно ею проиллюстрированные сказки о Ясе и Малгожате, о Золушке и Коте в сапогах. Они хранятся у меня по сей день. В тот вечер я старательно притворялась, что сплю и не слышу глухого шепота и вдруг бурных всхлипываний матери, прерываемых нетерпеливым напоминанием бабки: «Тише! Ребенка разбудишь!»

Хорошо запомнилась Хощувка, но в течение многих лет я понятия не имела, кто были ее хозяева и как их звали. Совсем недавно в телефонной трубке я услышала милый мужской голос: «Говорит Ежи Журковский. Последний раз мы виделись во время войны. Моника Жеромская просила меня вам позвонить. Вы, кажется, собираете информацию о том времени?» Это звонил мне из Познани сын тогдашних владельцев дома в Хощувке. Когда мы там находились, ему было восемнадцать, он отлично помнит обеих женщин и меня. И он, и его сестра Кристина были в АК. Их отец — Антони Журковский, носивший тогда фамилию Ильницкий, занимал большой пост в подпольных структурах, действовавших на территории тех мест. Дом, скрытый за большой купой деревьев, в безлюдье и далеко от дороги, словно был создан для конспирации. Немцы такие места обходили стороной, и, стало быть, здесь можно было скрывать не только оружие и секретную прессу, но и людей, находившихся на нелегальном положении. Этим занималась пани Мария, все остальные домочадцы работали вне дома. «Кто к вам направил моих родных? Какие-нибудь общие знакомые?» — спрашиваю я. «Тогда фамилий не называли. И не говорили о причинах, по которым надо укрыть людей. К нам попадали по аковским рекомендациям. Этого было достаточно», — говорит мне пан Ежи. Может, наше пребывание тут возникло благодаря конспиративным связям Ирэны Грабовской? Или это место нашел Мечислав Чихерин, высокий офицер из АК, друг Моники Жеромской?

В январе 1943 года арестовали брата бабушки Людвика Горвица и его жену Геню. В феврале обоих расстреляли. Покладистый, рассеянный и всегда будто немного отсутствующий Лютек работал в Государственном геологическом институте в Варшаве. Прекрасно говорил по-немецки и немцев не боялся. Он не принимал всерьез антиеврейских распоряжений, не надевал повязки, не стремился скрыться под чужой фамилией. И так действовал три года. Оккупационные власти института, переименованного в Amt für Bodenforschung, знали о его происхождении, но позволили ему продолжать исследования, которые он проводил на территории Пенин. В декабре 1942 года он работу закончил и вручил начальству проведенный и написанный по-немецки анализ. После этого его сразу же лишили и места работы, и служебной жилплощади при институте. А через несколько дней гестапо забрало его и Геню. Ему было шестьдесят восемь, когда он погиб. Из восьми братьев и сестер у бабушки оставались только две сестры. Самая старшая Флора, скрывавшаяся в Миланувке. И самая младшая Камилла — в сибирском лагере.

18 января 1943 года немецкая полиция начала в гетто акцию по выселению. Штаб Еврейского боевого отряда обнародовал призыв: Евреи! Оккупанты приступили ко второму этапу вашего истребления. Не идите покорно на смерть! Боритесь! Берите в руки топоры, ножи! Возводите баррикады! <…> Сражайтесь! Оказанное сопротивление заставило немцев прервать акцию, удовлетворившись шестью тысячами евреев, вывезенных в Треблинку, вместо запланированных нескольких десятков тысяч. Из леса, окружавшего Хощувку, доносились выстрелы. Немецкая жандармерия с помощью польских осведомителей выискивала евреев, которым удалось бежать во время ликвидации гетто в Яблонне. Антони Журковский, alias[79] Ильницкий, привез мою мать в Прушков, к своей двоюродной сестре Марии Янс. Бабушка же спряталась в Миланувке.

В монастырской трапезной пахнет кофе и слегка подгоревшей овсянкой, девчонки со смехом гоняются по коридору. Весь интернат живет приготовлением к Рождеству, создается вертеп. Спектакль полностью был написан и поставлен Зосей Орловской — в действительности Зофьей Ростворовской, которая разучивала с нами роли. Представление задумали дать перед городской публикой: родственниками и знакомыми воспитанниц. Девочки-еврейки тоже захотели принять в этом участие. И тогда добрая панна Зося придумала им роли придворных при дворе трех экзотических Королей. Цветные тюрбаны и намалеванные лица должны были замаскировать внешность. Я изображала негритянского пажа и вымазанная черной краской, могла себе позволить пощеголять гимнастическими упражнениями. Сообщения свидетелей, которые собрала в своей книге сестра Эна, напоминают мне сегодня о менее забавных происшествиях. Анна Калиская пишет: Однажды в приемную монастыря явились три фальксдойча с требованием выдать маленькую Ольчак, мать которой — еврейка. Сначала осмотрели всех детей, чтобы сравнить с имевшимся при них описанием — с ним пришли — ее конкретных примет. Но эту девочку, как и нескольких других, происхождение которых можно было легко распознать, сестра Ванда спрятала в затвор на втором этаже, а остальные должны были продефилировать в приемную. Потом начался обыск дома. Партерный этаж, первый. Обход сопровождала сестра Ванда. Объяснение, что на втором этаже есть помещение, куда посторонним вход строго воспрещен, было встречено молчанием. И три немца начали подниматься по лестнице. Мы остались на первом этаже. И сегодня слышу эти тяжелые шаги, — помню охвативший нас жуткий страх, мы же хорошо знали, что сделают они с ней и с детьми. Некоторые сестры молились в часовне — шаги приближались. Потом вдруг тишина и спокойный голос сестры: «Напоминаю вам еще раз: здесь — затвор». И снова тишина, в которой, казалось, замерло все, что было вокруг нас и в нас. А потом шаги вниз. Ушли.