Фактор четыре. Затрат — половина, отдача — двойная - Эрнст Вайцзеккер

14.2. Богатство неформального сектора и цивилизация

В формальном секторе экономики рабочие места останутся высоко привлекательными для большинства людей, способных работать. Однако благосостояние не обязательно должно быть вечным спутником того, что сегодня называется работой. Смысл этого понятия будет изменяться. В частности, конкретные выгоды, которые делают работу столь привлекательной (регулярный доход, социальное обеспечение и чувство собственной полезности), могут быть постепенно отделены от профессиональной занятости.

Несмотря на все успехи экономики услуг, объем востребованной профессиональной работы снижается в результате повышения производительности труда (Рифкин, 1995). Более того, один из главных притягательных факторов формальной работы — социальное обеспечение — может быть постепенно отделен от работы. Экологическую налоговую реформу можно построить таким образом, что социальное обеспечение будет меньше, чем сегодня, зависеть от регулярных выплат работодателей и работников (но будет зависеть от налогообложения ресурсов). Кроме того, все больше людей успешно наследуют значительные суммы денег, а побочные заработки, помощь друзей и родственные связи уменьшают зависимость человека от зарплаты. В результате люди откроют, что работа сама по себе — не такое уж удовольствие. Поэтому многие станут более разборчивыми. Они будут готовы работать неполный рабочий день. И, вероятно, они вновь откроют для себя привлекательность неформального сектора.

Как мы смеем говорить о привлекательности неформального сектора? Все современное развитие направлялось осознанным желанием преодолеть неформальный сектор. Он рассматривался как отсталый сектор, господствующий в бедной и унылой сельской экономике вчерашнего дня. В новое время экономический успех характеризовался усилением разделения труда, всеобщей профессионализацией (даже до такой степени, которую Иван Иллич (1972) называет «радикальной монополией» и при которой большинство основных видов деятельности человека не могут продолжаться без профессиональной помощи), громадными приростами в производительности труда, возрастающей потребностью в транспорте, преобладанием денег в качестве инструмента измерения меновой стоимости и оценки личного успеха. А триумф современной экономики выразился в эрозии неформального сектора, или «натурального хозяйства», как его презрительно называли.

Восхваляя этот успех, иногда забывают, что даже сейчас формальная экономика была бы полностью беспомощна, если бы не существовал неформальный сектор. Сон, еда, любовь и воспитание детей не являются второстепенными видами деятельности, без которых мы можем обойтись, — они представляют собой необходимую основу всего существования человека. Экономическая теория с поразительным упорством замалчивает этот факт (Вайцзеккер, 1994).

Как бы то ни было, продолжать движение по пути профессионализации и монетаризации представляется невозможным и нежелательным. Наверное, пришло время признать, что мы многое потеряли в результате эрозии неформального сектора.

Именно так трактуют эту проблему Орио Джиарини и Патрик Лидтке в своем докладе Римскому клубу о будущем труда. Они недвусмысленно призывают признать продуктивную ценность видов деятельности, вносящих вклад в общее богатство, даже если эти виды деятельности не входят или лишь частично входят в современные национальные статистические сводки. В докладе предсказываются очень большие вариации для отдельных людей в структуре оплачиваемой работы и, следовательно, широкий круг возможностей для неоплачиваемой работы, которая, по определению, относится к неформальному сектору.

Уютное убежище для детей во время их взросления и познания мира всегда являлось важным аспектом неформального сектора. Не только стабильная семья обеспечивает такую безопасную гавань — окружение, церковь и начальная школа тоже могут внести значительный вклад. В обществах, где преобладает неформальный сектор, тихая гавань вполне естественно сохраняется и на период взрослой жизни и без больших затруднений передается следующему поколению. Однако в обществе, где неформальный сектор приносится в жертву денежной экономике, этого, как правило, не происходит. Болезни современного общества — одиночество, беспорядки, вандализм, наркомания и связанная с этим преступность — во многом, возможно, обусловлены упадком неформального сектора.

Если люди получат шанс вернуть это убежище, одновременно участвуя в достаточной степени в денежной экономике, то, как нам кажется, все большее их число не станет упускать эту возможность.

Может быть, им просто больше понравится неэффективно производить клубничный йогурт в семье или в округе (глава 3), утеплять собственные дома (глава 1), ремонтировать мебель (глава 2) или делать для себя многое другое, связанное с революцией «фактора четыре». Определенно, они не будут смотреть на себя как на отсталых. А их дети могут вырасти в намного более благоприятной среде.

14.3. Рынки не заменяют этику, религию и цивилизацию

Многое в этой книге объясняет, как осторожное применение правильных экономических принципов может вернуть экономике тот смысл, который определяется греческой этимологией этого слова — «домоводство». Это не имеет ничего общего с небрежным и неправильным применением идей экономики, когда предполагают, что экономический процесс представляет собой просто разрозненный бесконечный круговой обмен ценностями между производством и потреблением, а поток физических ресурсов от истощения до загрязнения не учитывается. Эта распространенная ошибка подобна попыткам (согласно замечанию экономиста Германа Дали) понять животное только по его системе кровообращения, не замечая, что у него также есть пищеварительный тракт, который крепко связывает его с обеих сторон с окружающей средой. Именно это заблуждение часто заставляет экономических фундаменталистов рассматривать почву как грязь, живые существа как мертвые, природу как помеху, миллиарды лет опыта в конструировании как ненужный брак, а будущее как не имеющее ценности (с 10-процентной реальной учетной ставкой). Даже правильные экономические теории часто применяются неправильно.

• Результаты экономической деятельности определяют просто как сумму рыночной стоимости товаров, услуг, убытков и ненужных вещей, продаваемых за деньги, исключая при этом все, что не имеет рыночной цены (например, заботу и уход за близкими), и все, что бесценно. Такое определение, без сомнения, является странным способом суммарного выражения человеческого счастья или даже материального удовлетворения. По всем меркам (Кобб и Кобб, 1994), последнее понижается с начала 1970-х годов (глава 12), потому что рост ВВП проглатывается с излишком «затратами на коррективные меры», т. е. на борьбу с истощением ресурсов, загрязнением, отложенными ремонтом или обновлением, социальными беспорядками.

• Предполагается, что истощение и загрязнение ничего не стоят (истощение обычно учитывается только как стоимость добычи, а большая часть загрязнения вообще не учитывается), как бы дорого они ни стоили нашим потомкам. Это распространенная и общепринятая кража у природы. Как заметил редактор Хью Нэш, лучше всего мы сможем воздать должное технологическим изобретениям наших детей, лишь убедившись в том, что эти изобретения кому-то пригодились.

• Потребление капитала рассматривают как доход, хотя правильное определение дохода, данное экономистом Хиксом, таково: доход — это максимальный объем средств, который вы можете потребить за определенный период и не оказаться в конце в худшем положении, чем в начале. (Хотелось бы нам понять, как «развивать» наш банковский счет, снимая с него деньги. А ведь именно к этому сводится большая часть экономического «развития». Вырубка деревьев, уничтожение рыбных запасов или добыча руды увеличивают доход, но не учитываются в расходной части мирового баланса, потому что такового просто не существует.)

• Учитывают только то, что можно сосчитать, но не то, что действительно имеет значение.

• Предполагают, что естественный капитал можно до бесконечности заменять искусственным. (Основываясь на этой сомнительной теории, некоторые экономисты призывают нас расходовать любой имеющийся ресурс с экономически оптимальной скоростью, обычно равной реальной учетной ставке — т. е. примерно на уровне процентов, которые могут принести деньги при разумном вложении, без учета инфляции. Они говорят, что после полного истощения ресурса, будь то киты или влажные тропические леса, деньги можно вновь инвестировать в другой ресурс, который полностью заменит истощенный. Если бы это было правдой, то экономисты были бы Богом. Экономика действительно стала государственной религией, а ее верховные жрецы и служители хорошо защитили свои позиции с помощью всевозможных ритуалов. Но у некоторых из нас имеются другие представления об истинных богах и фальшивых идолах.)