Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

грамоту пал на него, Юрия Татищева. Но теперь Татищев бил челом в отечестве на князя Дмитрия Пожарского, что ему ехать к тому невместно.

Государь велел отказать ему.

Сыдавный, раздражённый этой очередной местнической волынкой, пришёл с приставом на двор к Татищеву, зачитал ему государево отказное слово.

– И можно тебе ехать к князю Дмитрию Пожарскому! – грубо объявил он тому. – Не делом бьёшь!..

Сказав, что его, стольника Юрия Татищева, приказано поставить к руке государя на отпуск, он велел ему следовать за собой во дворец.

– Стой здесь! Я до государя! – сказал он Татищеву, когда они пришли к Постельному крыльцу дворца.

Юрий, молодой человек, сын Игнатия Татищева, убитого служилыми в Новгороде при попустительстве Михаила Скопина-Шуйского, послушно встал на Постельном крыльце, у перегородных дверей.

Дьяк же ушёл во дворец.

Какое-то время Татищев стоял, затем сбежал.

Дьяк, вернувшись на крыльцо, выругался:

– Вот стервец!

Он пошёл к царю, доложил ему об этом. Выслушав его, великий князь усмехнулся, приказал ему:

– Доставь его сюда!

Дьяк опять пошёл с приставом на двор Татищева. Но того там не оказалось. Он сбежал и оттуда.

Тогда Сыдавный взял заложниками людей со двора Татищева и отвёл их в тюрьму. Вскоре, когда он уже успокоился от этих чудачеств Татищева, тот сам явился в Разрядный приказ.

– И куда же ты сбежишь-то, дурачок? – смерил думный дьяк снисходительным взглядом молодого отпрыска въедливого думного дворянина, уже давно покойника. – Ну, пошли до государя! – велел он тому.

Татищев, смущённый и жалкий, поплёлся вслед за ним во дворец. Там его поставили перед царём. И думный дьяк зачитал приговор бояр по его делу, за его затейливости. Татищева было велено за великое непослушанье бить кнутом здесь же, на дворе Разрядного приказа и отправить под конвоем боярского сына в Калугу, к Пожарскому. И там его «выдать головой» [62]князю Дмитрию за бесчестье его, что бил на него челом не делом.

– А с моим милостивым словом к князю Дмитрию послать другого. Семён, подбери, кого можно послать, вместо Татищева, – попросил государь дьяка.

Сыдавный, просмотрев местнические дела, подобрал того, кто подходил для этого. Таким оказался, неопасным местнически, по данным дьяка, стряпчий Семён Волконский.

Но тут снова возникла заминка. Теперь Семён Волконский бил челом государю, прямо там, на приёме у него.

– Государь, ехать к Пожарскому готов… – залепетал прыщавый княжич, вспотев от волнения. – Но, государь, на него, на князя Дмитрия, бил челом тебе, государь, Гаврило Пушкин…

Сыдавный, озверевший уже от такого, побледнел, зло глядя на неразумное княжеское чадо.

– И при царе Борисе, – продолжил княжич, – был князь Дмитрий меньше моего дяди, князя Фёдора Константиновича Волконского, в Борисове, в 100‐м году…

Промямлив это, молодой княжич согласился ехать к Пожарскому. К явному облегчению Сыдавного, стряхнувшего с себя, с Разрядного приказа, которым ведал он, это очередное тягостное местническое дело, стопорившее государственную машину, как зыбучий песок.

* * *

В июне месяце начались активные военные действия. Владислав и гетман Ходкевич, приведя войско в боевое состояние, двинулись в сторону Можайска.

– Можайск – это ключ к Москве! – с пафосом повторял Владислав уже избитую фразу на каждом совете.

И так понимали они все: военачальники его войска, тот же Гонсевский или Новодворский.

В это время в лагерь Владислава пришёл отряд Опалинского из Козельска. И наконец-то стал подходить, разрозненно, ротами, полк Мартина Казановского с турецкой границы.

И на совете у королевича попросили Казановского рассказать, как обстоит ситуация на турецкой границе.

– Жолкевский подписал с турками мирный договор, – хмуро сообщил тот.

Даже здесь, далеко от Варшавы, по войску расползся слух о заключении крайне не выгодного для Польши мирного договора. И все были возмущены этим поступком Жолкевского: в войске особенно, здесь, под Можайском, где одна неудача следовала за другой…

На следующий день, выбрав время, Ходкевич сам осмотрел, объехав, крепостные сооружения Борисова городища, которые им предстояло брать.

Ров вокруг крепости оказался широким и глубоким.

К этому, подумал он, следует прибавить и гарнизон в две тысячи человек.

– Крепкий орешек! – согласился с ним командир роты тяжёлых гусар Константин Плихта, когда он раздумчиво сказал, что не так просто взять эту крепость.

Крепость Борисово городище была построена основательно, из дикого камня. Стояла она на левом берегу небольшой речки Протва.

– Что это они, русские, построили-то её не из дубовых брусьев? – стал издеваться Мартин Казановский над этой причудой русских, бросая злые взгляды на Ходкевича.

Он, поляк Мартин Казановский, не переносил литовца Ходкевича, завидовал его таланту, его военным успехам, славе и порой делал что-нибудь наперекор тому.

Рядом с крепостью стояла церковь, тоже каменная. Что для захолустного края было необычно. И вокруг неё тоже были вал и глубокий ров.

И они дивились, зачем это нужно было для церкви: места упокоения, рядом с кладбищем, с двумя десятками покосившихся могильных крестов. Но они не знали, что из этой церкви в крепость вёл подземный ход. Поэтому-то строители укрепили и её.

Вечером этого же дня полковые военачальники собрались в палатке у королевича. Прошло совещание, и бурно.

В конце его они, Ходкевич и Казановский, повздорили, не соглашаясь друг с другом в том, штурмовать или не штурмовать крепость.

Ходкевич настаивал на этом. Казановский был против.

После совета они вышли из палатки королевича и пошли к лошадям. Ходкевич, злой оттого, что Казановский, войдя со своим полком в его войско, не хотел подчиняться ему, напомнил ему ещё раз, уже здесь, что он должен завтра штурмовать крепость со стороны реки.

– Как – знаешь сам! – упредил он его вопрос.

– Я не поведу своих людей на верную гибель! – жёстко отрезал Казановский. – Своих можешь посылать!

– Поведёшь, ещё как поведёшь! И сам побежишь! – громко процедил Ходкевич, вцепившись острым взглядом в квадратную физиономию польского полковника.

Препираясь, они подошли к лошадям, которых держали под уздцы их пахолики.

Ходкевич сел на коня.

Казановский, стараясь не терять присутствия духа, вставил ногу в стремя, ловко взлетел в седло.

– Нет, пан гетман! – иронически окинул он его, рослого, сильного. – Не поведу!..

У Ходкевича из спазмами сдавленного горла вырвался хрип. Как у озверевшего быка. В следующую секунду в воздухе мелькнула его гетманская булава с блестевшими вкраплениями драгоценных камней, выхваченная им непроизвольным порывом из-за пояса, где постоянно висела.

И с головы Казановского слетела его полковничья шапка, сбитая булавой. Чуть ниже, чуть неосмотрительнее удар – и она бы раскроила ему голову…

Но в последнюю секунду ангел-хранитель отвёл руку гетмана.

Конь Казановского испуганно шарахнулся в сторону и унёс полковника прочь, без шапки, с развевающейся копной рыжих волос.

На этом совете Ходкевич отдал ещё приказ Варфоломею Новодворскому: высадить ворота крепости петардой.

– Это, пан