Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы уже знаем, что и по этому вопросу Троцкий, выражая точку зрения радикальных большевиков, стоит на иных позициях. «Вопрос о форме репрессии, – пишет Троцкий, – или о ее степени, конечно не является принципиальным. Это вопрос целесообразности… Именно этим простым, но решающим фактом объясняется широкое применение расстрелов в гражданской войне… ”Морально“ осуждать государственный террор революционного класса может лишь тот, кто принципиально отвергает (на словах) всякое вообще насилие – стало быть, всякую войну и всякое восстание. Для этого нужно быть просто-напросто лицемерным квакером»{603}. Троцкий верно говорит, что нередко красный террор вызывался террором белым. Но всегда ли? Большевики, отвергая социал-демократические традиции и путь реформ, вольно или невольно ограничивали выбор средств, среди которых «универсальным» оказывалось лишь насилие. По сути, для Троцкого революция была синонимом насилия, которое он, как и Каутский, называет террором. Не из этих ли истоков большевизма в 20-е и 30-е годы Сталин брал методы решения социальных, экономических и духовных проблем? Признание насилия нормой революционного процесса исподволь переносилось на мировоззренческие установки вообще. В этом случае революция представала кровожадным зверем, готовым сожрать любого, кто оказывался на ее пути.
Для полноты картины хотелось бы заострить внимание читателей на различии взглядов Каутского и Троцкого на роль партии и ее отношение к крестьянскому вопросу. В ответ на справедливые обвинения Каутского, что большевики, подменив диктатуру Советов диктатурой партии, которая «уничтожила или отбросила в подполье другие партии», тем самым устранили возможность политического соревнования, Троцкий приводит пример из русской революции.
«Блок большевиков с левыми эсерами, длившийся несколько месяцев, закончился кровавым разрывом. Правда, по счетам блока платить пришлось не столько нам, коммунистам, сколько нашим неверным попутчикам…» Режим соглашений, сделок, уступок, блоков, считает Троцкий, для большевиков в принципе малоприемлем{604}.
Вот эта вера в непогрешимость одной партии и привела к монополии на власть, на мысль, на истину. А эта монополия на власть в отношении крестьянства, например, позволила преподать, по словам Троцкого, ряд жестоких уроков кулачеству и середнякам. В результате «основная политическая цель была достигнута. Могущественное кулачество, если и не было вконец уничтожено, то оказалось глубоко потрясено, его самосознание подрублено. Среднее крестьянство, оставаясь политически бесформенным, стало приучаться видеть своего представителя в передовом рабочем…»{605}.
И все это Троцкий называет проявлением исключительной роли коммунистической партии в пролетарской революции!
Книга Троцкого «Терроризм и коммунизм» интересна прежде всего тем, что показывает взгляды радикального большевизма на пути и задачи революции. В ней емко и сжато изложены глубоко ошибочные концептуальные положения не только о способах утверждения диктатуры пролетариата в крестьянской России, но и о методах строительства нового общества. Пожалуй, еще раз по этим вопросам наиболее полно Троцкий высказался лишь в апреле 1920 года на III Всероссийском съезде профессиональных союзов.
На этом съезде еще присутствовала делегация меньшевиков в составе 33 человек во главе со своими вождями: Даном, Абрамовичем и Мартовым. Меньшевики, защищая русскую социал-демократическую идею, решительно выступали против положений доклада Троцкого «О задачах хозяйственного строительства». Особенно настойчив и непримирим был Абрамович. Он резко высказался против основного тезиса Троцкого о принудительном труде как необходимом методе строительства социализма. Если социализм требует милитаризации труда, массового принуждения, восклицал Абрамович, то «чем же он отличается от египетского рабства? Приблизительно таким же путем фараоны строили пирамиды, принуждая массы к труду». Русские социал-демократы провидчески усмотрели в тотальном принуждении, сторонниками которого являлись большевики, грозную опасность для социализма вообще.
К слову сказать, Абрамович, эмигрировав из СССР, пытался не только бороться с большевиками, но и начать с ними диалог. По докладу Иностранного отдела ОГПУ Абрамович в начале 1926 года предпринял попытки вступить в переговоры с большевистским правительством и обговорить условия возвращения меньшевиков в СССР для участия в социалистических преобразованиях. Хотя, по данным агента, сам Абрамович мало верил в успех этого предприятия{606}. Такие контакты были не единичны. Даже накануне принятия сталинской Конституции Ф. Дан и Р. Абрамович подготовили «Открытое письмо» Всесоюзному съезду Советов, где писали, что меньшевики имеют с большевиками «единые цели», но расходятся в «методах революционной борьбы». Они подтвердили, что путь, который указывали меньшевики, был бы более перспективным, «предохранил бы трудящиеся массы от страданий и жертв, сохранил бы возможность построения демократического социализма»{607}. Растаявшая за рубежом партия меньшевиков все еще пыталась призывать коммунистов СССР «вернуться к демократии». И хотя в конце «Открытого письма» стояли слова «Заграничная делегация РСДРП», это были уже последние из могикан российской социал-демократии. Троцкий до конца дней не хотел пересматривать своего негативного отношения к бывшим единомышленникам.
Троцкий всегда оставался верен себе: во имя революции, социализма, как он его понимал, допустимо все. Для понимания ранних истоков заблуждений большевизма стоит напомнить некоторые идеи доклада Троцкого на III съезде профсоюзов. Добавлю вначале, что доклад был предварительно одобрен на Политбюро.
На мой взгляд, речи Троцкого всегда интересны, даже если они в корне ошибочны. Трибун революции ни на кого не похож; его исходные посылки, аргументация, полемические стрелы, выводы и призывы оригинальны, неповторимы, впечатляющи. Затянутый в кожу, с еще пышной шевелюрой, Троцкий точно рассчитывал жесты, паузы, интонацию. В те годы даже внешне он всегда представал в облике фронтового комиссара. Еще в 1918 году он телеграфировал Склянскому: «Вышлите мне кожаный костюм и сапоги»{608}.
Необычно начал свой доклад Троцкий и сейчас. «По общему правилу, человек стремится уклониться от труда… Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное…»{609} Так из «биологической» посылки Троцкий подходит к положению, что «единственным способом привлечения для хозяйственных задач необходимой рабочей силы является проведение трудовой повинности. Если бы речь шла только о каком-то критическом моменте, то этот тезис едва ли можно было бы оспаривать. Но нет. Этот принцип предлагается ввести фундаментально и надолго: «…необходимо раз навсегда уяснить себе, что самый принцип трудовой повинности столь же радикально и невозвратно (! – Д. В.) сменил принцип вольного найма, как социализация средств производства сменила капиталистическую собственность»{610}. Читая дальнейшие рассуждения Троцкого о путях и характере утверждения принудительного труда, невольно вспоминаешь слова Абрамовича: чем же отличается такой социализм от египетского рабства?
Троцкий, переводя мысль о трудовых мобилизациях в практическую плоскость, говорит: «Нужно, чтобы переброска мобилизованной рабочей силы совершалась по кратчайшим расстояниям. Нужно, чтобы число мобилизованных рабочих соответствовало объему хозяйственной задачи. Нужно, чтобы мобилизованные были своевременно обеспечены необходимыми орудиями труда и продовольствием… Нужно, чтобы мобилизованные на месте убедились, что их рабочая сила используется предусмотрительно… Где только возможно, необходимо прямую мобилизацию заменять трудовым уроком, т. е. наложением на волость обязанности поставить, например, к такому-то сроку столько-то куб. саж. дров или подвезти гужом к такой-то станции столько-то пудов чугуна и т. д.»{611}. Все эти рассуждения становятся просто страшными, когда вспоминаешь практику (уже Сталина) коллективизации, «гулагизации» всей страны. Именно Троцкий был одним из теоретиков и начинающих практиков тотального насилия.
В этой связи Троцкий особое внимание уделил трудовым армиям, т. е. тем войсковым объединениям, которые постепенно, по мере затухания вооруженной борьбы, оказывались без «дела». Троцкий привел в качестве примера перевод на трудовые рельсы Первой, Третьей, Петроградской, Украинской, Кавказской, Южно-Заволжской, Западной армий.
На возражения меньшевиков о том, что «принудительный труд всегда является трудом малопроизводительным», Троцкий отвечает: о переходе «от буржуазной анархии к социалистическому хозяйству без революционной диктатуры и без принудительных форм организации хозяйства не может быть и речи». Безапелляционность суждений порой поражает. Но удивительного в этом ничего нет, таким языком говорят победители. Но если посмотреть в исторической ретроспективе, то победители ли?
Слова побежденных российских социал-демократов, во многом справедливые, оказались на долгие десятилетия забытыми… Их программе Троцкий выносит безжалостный приговор: «Меньшевистский путь перехода к «социализму» есть млечный путь – без хлебной монополии, без уничтожения рынка,
