Пылающий Эдем - Белва Плейн

– Вот именно, – заметил отец Бейкер. – Даже ее правительство признало необходимость этого. Мир стал меньше. Все знают, что имеют другие, и те, кто не имеют, ожидают перемен, и их нельзя винить за это.

– Но где взять деньги? – потребовала ответа миссис Уитеккер. – При всем уважении к вам, отец, если бы вы даже обобрали до последнего цента нас и всех окружающих, в карманах бедняков прибавилось бы по нескольку центов – и все.

– Решение задачи в том, чтобы производить больше продукции, – быстро сказал Фрэнсис. – А также механизировать труд. Чтобы произвести тонну сахара, нам требуется двадцать человеко-дней, а на Гаваях это составляет около двух с половиной дней. Вот вам и ответ.

– Но профсоюзы по-прежнему борются против новых машин, – возразил Лионель.

– Правильно, но здесь должно сыграть свою роль образование, – начал отец Бейкер, но его перебили.

– Слишком серьезный разговор для такого дня! – сопровождаемый убеленным сединами стариком, Николас Мибейн придвинул к их столу два стула. – Дела подождут до понедельника! Мне бы хотелось представить вам господина Анатоля Да Кунья. Кто-то упомянул твое имя, Фрэнсис, и он захотел познакомиться с тобой. Он знал твоих родителей.

Да Кунья пожал Фрэнсису руку.

– Вы похожи на вашу мать. Я очень хорошо ее помню. Я знал ее по Парижу. Она была застенчивой юной девушкой, очень милой.

– Мой отец всегда говорил о вас. Вы познакомили его с моей матерью, – ответил Фрэнсис.

Николас с гордостью сказал:

– Господин Да Кунья специально проделал путь, чтобы присутствовать на Дне независимости. Для нас это большая честь.

– Мне почти восемьдесят, – произнес Да Кунья, – и я уже не так хорошо себя чувствую. Я хотел еще раз побывать дома, а что может быть лучше такого дня?

– Господин Да Кунья собирается сделать подарок новой нации. Он пришлет картины, если мы пообещаем открыть здесь музей.

– И поддерживать искусство, – добавил Да Кунья. – Повсюду пропадает очень много талантов, потому что их некому поддержать.

– Я поручу это своей жене. Дело попадет в хорошие руки, – сказал Николас. – Если, конечно, меня изберут.

Вежливый, немного льстивый смех за столом. Николас продолжал:

– Больше всего она, естественно, любит ваши пейзажи. Она сказала мне, что на каждом из них есть, по меньшей мере, одна пальма съедобной породы, правильно?

– Да, это моя подпись.

– Необыкновенно! – воскликнула Марджори. – У нас дома есть несколько ваших работ, их подарил нам отец Фрэнсиса. Сегодня же вечером я обязательно поищу эти пальмы, – глаза ее расширились от пришедшей в голову мысли. – А может быть, вы погостите у нас несколько дней, посмотрите на ваши работы? Это было бы так замечательно!

– Благодарю вас, я гость Мибейнов и уже послезавтра уезжаю, – он повернулся к Фрэнсису. – Я слышал, что вы писатель.

– Преувеличение. Я работаю над историей острова и всей Вест-Индии – испанские галеоны, араваки, попугаи и съедобные пальмы тоже. Но я не называю себя писателем.

– Я не знал, что вы живете на острове. Я уже давно потерял связь с вашими родителями.

– Да, я стал местным жителем.

Старик вежливо улыбнулся. Фрэнсис внезапно понял, что за его улыбчивой вежливостью стоит нечто большее, чем простой интерес. Что бы это могло быть?

– Вы здесь один? С вами ваша жена, конечно; я имел в виду ваших братьев и сестер.

– У меня нет братьев, а мои сестры живут в Нью-Йорке.

– А, – протянул Да Кунья.

За всем этим определенно стоит любопытство. Что ж, он стар и, возможно, эксцентричен.

Николас уже явно стремился увлечь его к другому столу, но Да Кунья продолжил разговор:

– В Нью-Йорке я купил газету. В ней очень хорошо отзываются о ваших новых лидерах. Мне очень интересно все это. Они пишут о Фрэнклине Пэррише и еще об одном, о Патрике Курсоне. Вы их, конечно, знаете.

– Патрик Курсон – интеллигент, – сказал отец Бейкер, Николас в этот момент отвлекся, обратив внимание на двух почтенных дам, одетых во что-то розово-голубое.

– Вы их знаете? Вы знакомы с Курсоном? – поинтересовался Анатоль у Фрэнсиса.

– Я знаю их обоих.

– К несчастью, – вступил отец Бейкер, – у них появились разногласия, у Фрэнсиса и Патрика. Должен сказать, я очень огорчен этим, поскольку лучшие умы острова должны работать на благо этой страны вместе, – и он с упреком взглянул на Фрэнсиса, похолодевшего от ярости. Священник, должно быть, бестактный старый глупец.

Николас, оторвавшись от дам, увлек Да Кунья прочь. Все тут же принялись говорить о Николасе.

– Он действительно довольно приятный, не правда ли? – заметила миссис Уитеккер. – Находясь в его обществе, начинаешь думать, что все может обернуться не так уж плохо.

– Не знаю, – отозвался отец Бейкер несколько бесцветным голосом.

– Как, отец? – воскликнул Лионель. – У вас сегодня должен быть праздник! Разве не сбылось то, о чем вы мечтали?

– Я был бы счастливее, если бы во главе государства мог встать Патрик.

– Чепуха! У него нет никакого опыта! Боже мой, Мибейн – юрист, он работает над конституцией, член Законодательного Совета, работал в Банке развития – только подумать! Он тактик! Я-то собираюсь убраться отсюда в любом случае, но с Мибейном у руля можно надеяться на выживание. Он знает что почем и умеет пойти на компромисс. А Курсон – обычный мечтатель.

Лионель, разумеется, прав. Конечно, Патрик свое получит, Николас об этом позаботится, они же, как братья, с давних пор. И это понятно. Нельзя не ценить такой преданности. Николас найдет подходящее место для такого дерзкого человека, как Курсон. Как раз на прошлой неделе он сообщил Фрэнсису, что Курсон будет министром образования. Что ж, там он не принесет никакого вреда, а если уж быть честным, сможет добиться хороших успехов. Такая работа как раз для него.

– Между прочим, даже в клубе Гардиан», – говорил в этот момент Лионель, – между своими, цветными политиками, как мне говорили, Курсона называют мечтателем. Даже они не слишком высокого мнения о нем.

– Во все времена миру не хватало мечтателей, – сказал отец Бейкер.

Фрэнсис отвернулся. Сколько разговоров, ненужных разговоров! Ему до смерти надоела толпа, хотелось уехать прямо сейчас, но он знал, что Марджори останется до конца.

Она смеялась. Ее смех всегда был редкостью, тем более последние годы, что вполне естественно. Иногда она смеялась искренне, особенно, когда занималась с Мейган, но ее «светский» смех представлял из себя притворное хихиканье, достигавшееся напряжением лицевых мышц. Глядя на нее, у него у самого начинали болеть щеки. Он никогда не понимал, зачем нужно прилагать столько усилий, чтобы понравиться людям, до которых в сущности нет никакого дела. И все же большинство ведет себя именно так, поэтому, наверное, странный он, а не они.