Проект «Феникс» - Франк Тилье

Прислонившись лбом к стеклу иллюминатора, она думала о том, что сволочная жизнь никогда ее не пощадит.

Сейчас она, как Ева Лутц, отправляется к дикарям, и в голове у нее крутится один вопрос: что помешало Франку Шарко явиться вовремя на одно из самых важных в его жизни свиданий?

49

Комнаты для допросов на набережной Орфевр совсем не такие, какими их обычно представляют. Ни тебе здоровенного окна, в котором стекло прозрачно только с одной стороны, ни тебе специального оборудования, ни тебе даже детектора лжи. Это крохотные кабинетики в верхнем этаже, где потолок, кажется, вот-вот тебя раздавит, а громоздящиеся повсюду папки с делами вот-вот задушат в бумажных объятиях.

Шарко был один, он сидел на грубом деревянном стуле, в наручниках, лицом к стене, на которой были только календарь и маленькая лампочка. Маньян с Леблоном оставили его томиться здесь долгие часы, заперев снаружи, как льва в клетке. Было воскресенье, коридоры пустовали, и Маньян нарочно выбрал эту комнатку на этаже администрации, прямо под уголовкой, гарантируя себе таким образом, что никто его не побеспокоит. Ни телефона, ни кофе, ни даже воды. Этим сволочам плевать на правила ведения допроса. Они хотят его разъярить, хотят, чтобы он сорвался, а главное — чтобы он недоумевал: обычная техника для полицейского, который заставляет человека обдумывать, за что его взяли, до тех пор пока он не начнет подозревать сам себя.

Комиссар был на пределе. Шесть часов в наручниках, на стуле в этом окаянном кабинете, пропахшем злостью. Он думал о Люси, и мысли о ней подтачивали его изнутри. Должно быть, она, сгорая от нетерпения и тревоги, уже раз сто, не меньше, позвонила ему на мобильный. И улетела в Манаус. Одна. Шарко нисколько в этом не сомневался.

Она улетела одна во мрак, ничего не понимая.

От одного этого можно сойти с ума.

Парочка негодяев снова здесь — с сигаретами в зубах. Они все время входят и выходят, не говоря ни слова, демонстрируя, как досконально они изучают его дело. На этот раз Маньян держал под мышкой толстую папку, а в руках CD. Он положил диск на стол и спросил безо всяких подходов:

— Ты разговаривал с Фредериком Юро в больнице Сальпетриер?

— Разговоры не делают человека убийцей…

— Отвечай на вопрос.

— Приходилось.

Маньян снова ушел, перешептываясь со своим подручным. Они намерены играть с ним, они намерены воспользоваться сорока восемью часами задержания, чтобы добиться от него признания. В этих стенах люди нередко признавались в преступлениях, которых не совершали. А как иначе, если наркомана лишали здесь дозы, алкоголика бутылки, мать разлучали с ребенком… Грозили, запугивали, унижали, зная, что у любого человека есть психологические барьеры, которые рушатся, когда ему грозят, когда его запугивают и унижают.

Оставшись один, Шарко уставился на лежавший на столе диск. Что на нем? Почему Маньян спросил про Сальпетриер? Почему прокурор Республики подписал ордер на задержание? Прошел час, и парочка явилась снова — с новыми вопросами. И снова удалилась. Психологическое давление.

Ага, вот опять они здесь. На этот раз Маньян сел за стол напротив комиссара, а Леблон остался у запертой теперь уже изнутри двери — так этот кретин и стоял там, играя с резинками на папке.

Маньян включил цифровой диктофон, потом кивнул в сторону диска:

— У нас есть доказательство того, что ты убил Фредерика Юро.

Шарко и бровью не повел. Любой психиатр и любой полицейский сказал бы: чтобы выдержать допрос, надо отрицать все, только отрицать и взвешивать каждое слово. Например, сейчас ни в коем случае нельзя спросить: «А что за доказательство?»

— Я его не убивал.

Маньян открыл свою толстенную папку, позаботившись о том, чтобы Шарко не мог увидеть ее содержимого. Комиссар, глядя на его старания, усмехнулся:

— Ну и что у тебя там? Пачка чистой бумаги?

Маньян вынул из папки фотографию и положил на стол перед Шарко.

— Ну да, все чисто, только это не бумага. Ну-ка глянь.

Шарко поколебался. Он мог бы заупрямиться, мог бы отказаться от сотрудничества, но решил подчиниться обстоятельствам. Совершенно очевидно, что с момента задержания Маньян предлагает ему поединок. Им обоим известны правила дуэли, им обоим известно, что по истечении сорока восьми часов кто-то из них окажется в этой дуэли победителем.

Но когда Шарко бросил взгляд на снимок, он изменился в лице и невольно вздрогнул. Ему стало не только тревожно, но и страшно, очень страшно. У него осталось единственное желание: заорать, завопить в голос. Настала очередь усмехнуться допрашивающему:

— Вижу, на этот раз это о чем-то тебе говорит?

Шарко сжал за спиной кулаки.

— Ты мне показываешь трупы двух девочек в ванне, черт бы тебя подрал!

Маньян выпустил клуб дыма, окруживший его зловещей аурой.

— Припоминаешь, как мы первый раз говорили о Фредерике Юро в моем кабинете? Это было в минувший понедельник.

— Знаю, что в минувший понедельник.

— Почему ты не сказал, что эти девочки были близнецами?

Шарко прекрасно помнил апокалиптическую картину далекого воскресного утра 2001 года: маленькие голые тела, абсолютно одинаковые, головы погружены в ванну… Он старался не показывать, что волнуется, не поддаваться на провокацию, но чувствовал, что нервы могут сдать в любой момент. Маньян нащупал его слабое место, еще минута, надавит на него и… Так, ступив на ногу с поврежденным коленом, рискуешь порвать сухожилия. «Выдержать, — сказал себе комиссар, — главное — выдержать, больше ничего от тебя не требуется».

— А зачем бы я должен был об этом говорить? Разве это так уж важно? Ты что, серьезно думаешь, что это поможет тебе поймать убийцу? Понять не могу, чего ты так зациклился на этом деле…

Маньян повернул фотографию так, что она постоянно находилась в поле зрения допрашиваемого, пытка становилась все мучительнее.

— Смотри, смотри на них! Хорошенькие беленькие десятилетние двойняшки. Их собственный отец засунул их головами в воду, обеих одновременно. Давай-ка представь, как это было, ну! Картинка ни о чем тебе не напоминает?

Шарко почувствовал, что в голове у него гудит, словно в лесу перед бурей. Постепенно гул оформлялся в слова: у нас есть доказательство того, что ты убил Фредерика Юро.

Маньян же потихоньку разворачивал свою версию:

— Вернемся на год назад. Август две тысячи девятого. Ты флиртуешь с коллегой из Лилля, Люси Энебель, очаровательной блондиночкой, донельзя соблазнительной. Тебя можно было бы поздравить.

— А пошел бы ты…

— У блондиночки было двое детей — восьмилетние девочки-двойняшки. Девочек похитили, пока ты убалтывал их маму на пляже.

Он перемежал фразы долгими паузами, внимательно следя за лицом комиссара.

— Первое тело нашли пять дней спустя в лесу — обугленное до такой степени, что даже мать не смогла опознать его сразу. А второе — еще через неделю, в точно таком же состоянии, в доме некоего Грегори Царно. То есть восемь лет спустя после совершенного Юро убийства близнецов ты столкнулся с аналогичным преступлением. Отличие в том, что на этот раз преступление это затронуло тебя лично. Ох, как сильно затронуло. С ума сойти, до чего жестокой может быть судьба!

Шарко мысленно отгородился от Маньяна. Он сидел неподвижно, будто мраморный, но внутри все кипело. Где Маньян накопал столько подробностей? Как далеко продвинулся, ступив на его личную территорию?

— И с этого дня ты покатился вниз по наклонной плоскости. Прости-прощай, кабинет в Нантере — ты возвращаешься в уголовку, ко мне. Ты превратился в развалину, ты никак не можешь прийти в себя, ты разгребаешь дерьмо «на земле», потому как ни на что больше не годен. Энебель тебя не простила, ведь в том, что детей похитили, виноват именно ты, это ты в какой-то степени похититель ее детей. И у тебя нет ни малейшей возможности вернуть их матери…

Шарко не мог больше огрызаться. Что говорить? Что делать? Он сидел и с отвращением смотрел на Маньяна, а тот, выпустив новый клуб дыма, сидел и смотрел на него. Лицо этой сволочи было серым, непроницаемым.

— Иногда для того, чтобы отдать одному, приходится взять у другого. Это ты и сделал. Ты взял жизнь. Жизнь человека, который заслуживал того, чтобы гореть в аду. Жизнь, которая показалась тебе эквивалентом жизни Грегори Царно. Ты поступил по закону возмездия: око за око, зуб за зуб.

Шарко вздохнул и встал со стула. Он немного походил по комнате, повертел головой, чтобы размять затекшую шею. Потом остановился перед замершим у двери Леблоном и заглянул ему в глаза:

— Поскольку мы рискуем застрять здесь надолго, не снимешь ли ты с меня наручники?

— Сними, — приказал подчиненному Маньян. — Он знает правила.

Леблон выполнил приказ. Шарко попытался улыбнуться: