Старый дом - Всеволод Соловьев

Входит горничная и докладывает ей о Сергее Борисовиче. Лицо старушки несколько оживляется.

— Проси, проси! — быстро говорит она, закрывает книгу и встречает входящего Горбатова ласковой и грустной улыбкой.

Он почтительно целует ее руку, а она уже успела заметить его утомленный и встревоженный вид.

— Катерина Ивановна, — говорит он, садясь рядом с нею, — я к вам за помощью… Мой сын этой ночью арестован…

Она подняла на него свои ясные и кроткие глаза.

— Арестован? Кто? Неужели Борис?

— Да!

Он рассказал ей подробно все, что случилось. Передал все, что узнал от Нины, все, что узнал потом, в течение этого дня. Она слушала его с большим вниманием и участием. Она несколько раз брала и сжимала его руку.

— Что же теперь нам делать, Сергей Борисович? — сказала она. — Прежде всего, мне кажется, вам необходимо его видеть.

— Конечно, но ведь только государь мне и может дать это разрешение… и я прошу вас помочь в этом деле. Я думал прямо ехать к императрице Марии Феодоровне… Но она в таком горе… Она нездорова, никого не принимает. А к великому князю, то есть к государю… Он меня так мало знает!

— Послушайте, — сказала старушка, — мы вот что сделаем. Я сейчас же напишу государю и напишу также императрице… Я надеюсь, она вас примет. Вы посидите у меня… Я сейчас же, скорее пошлю мои письма, и мы вместе подождем ответа.

Она так и сделала. Письма были отосланы. Тогда она употребила все усилия для того, чтобы хоть немного его успокоить и как-нибудь помочь ему перенести это томительное ожидание. Она приступила к исполнению своей задачи со свойственным ей тактом и умом, сумела внушить бодрость, надежду, заинтересовала его посторонним разговором, заставила отойти от настоящего к прошлому; она знала, что он пуще всего любил это прошлое, в котором у них было много общего…

Сергей Борисович сам не заметил, как понемногу отделался от своих мрачных мыслей, как унесся, вслед за умной и милой старушкой, в далекие и лучшие времена. Эта скромная старушка, жившая уже более тридцати лет в этих хорошеньких светлых комнатках, напоминавших келью, никогда их почти не покидавшая, была Нелидова — лучший друг покойного императора Павла. Клевета, зависть и злоба, отравлявшие когда-то ее самоотверженную молодость, теперь уже смолкли, о ней уже мало кто говорил в петербургском обществе, ее знали только бедные люди, которым она помогала. Знала ее, впрочем, и не забывала и царская семья, питавшая к ней большое и заслуженное ею уважение…

Сергей Борисович хорошо сделал, что обратился к ней за помощью. Прошло с небольшим час времени, и Катерине Ивановне принесли ответ от императрицы Марии Феодоровны. Она пробежала его и передала с довольным видом Сергею Борисовичу. Он прочел:

«Милый друг, хотя я и очень нездорова и духом и телом, но передайте Горбатову, что я приму его хоть сейчас».

— Вот видите, — сказала Катерина Ивановна, — ведь вы знаете ее доброту!.. Не теряйте же времени, спешите…

Его не нужно было просить об этом. Через полчаса он был уже во дворце, и его ввели к императрице. Прежняя блестящая красавица, сильная телом и духом женщина, Мария Феодоровна, видимо, приближалась к концу своей жизни. Она до этого последнего времени успешно боролась со старостью и недугами. Да ведь и вся ее жизнь была борьбою. Она с юных лет приучилась выносить всякое горе, не предаваться отчаянию. Она всегда находила в себе силу смиряться перед волею Провидения и черпать в молитве душевное спокойствие. Но года брали свое. Недавнее нежданное семейное горе было для нее роковым ударом, — вчерашний страшный день окончательно сразил ее. И теперь она лежала в большом изнеможении; ее увядшее лицо, еще сохранившее отблеск былой красоты, казалось почти безжизненным.

— Простите меня, ваше величество, — говорил Сергей Борисович, склоняясь перед нею и целуя протянутую ему руку, — простите ради Бога, что я в такой день осмелился тревожить вас…

— Мне не в чем прощать вас… Мы все несчастны и обязаны жалеть друг друга… Катерина Ивановна написала мне о вашем горе… Как же это? Неужели ваш сын…

— Ваше величество, я ручаюсь вам головою, что мой сын не может быть изменником и преступником, — я его слишком хорошо знаю. Он может быть виновен в легкомыслии, но в измене… Нет, нет — он на это не способен!..

Его голос оборвался, он замолчал.

— Чем же я могу быть вам полезна? — сказала императрица.

— Попросите государя разрешить мне свидание с ним; вот все, что мне теперь надо…

— Я жду государя с минуту на минуту; останьтесь, вы сами его попросите. Я надеюсь, он вам не откажет…

Прошло несколько томительных минут ожидания для Сергея Борисовича. Несмотря на все свое горе и волнение, он хорошо понимал, что присутствие постороннего человека тяжело для больной и удрученной государыни. Им совсем не о чем было говорить друг с другом — и они молчали. Государыня начинала дремать…

Наконец в соседней комнате послышались шаги. Вошел молодой император. Он с некоторым изумлением взглянул своими орлиными глазами на Сергея Борисовича, но все же милостиво протянул ему руку.

— Катерина Ивановна писала мне о вас, — сказал он. — Сердечно сожалею… Тяжело, что молодые люди из лучших русских семей так поступают… Но что же мне делать? Я пока не вижу, чем могу вам помочь.

— Он ручается за своего сына, — сказала императрица, несколько оживляясь…

— Ручаюсь! — твердо и решительно повторил Сергей Борисович.

— Мне очень приятно это слышать, и в таком случае вам нечего тревожиться… Я не имею права делать никаких послаблений; но на мою справедливость вы можете рассчитывать…

— Ваше величество, я прошу одного: свидания с сыном. Ради Бога, не откажите мне в этой моей просьбе…

Государь задумался.

— Еще ничего не выяснилось, — сказал он. — Я только знаю, что у вашего сына найдены некоторые бумаги, которые, кажется, ясно указывают на его участие в заговоре… Иначе каким бы образом эти бумаги могли у него очутиться? Во всяком случае, он был в близких отношениях с главными заговорщиками.

— Он не может, не может быть изменником! — в отчаянии повторял Сергей Борисович. — Я знаю образ его мыслей. Он мог с ними встречаться, мог быть с ними близок, но не мог им сочувствовать!..

Что-то мгновенное, какая-то печальная полуусмешка пробежала по лицу государя.

— Тут противоречие, — проговорил он. — Но я хочу вам верить: я знаю — Горбатовы всегда были верными слугами престола и отечества. Я не забыл о ваших близких отношениях с моим покойным родителем и обещаю вам сделать все, что могу… Дайте время… Как только можно будет, вы получите разрешение видеться с сыном. Я дам ему все способы оправдаться… Пусть только он будет откровенен.

Государь кивнул головою.

Сергей Борисович поспешил откланяться и вышел…

XXV. ДОПРОС

Первый порыв отчаяния прошел, и Борис уже получил возможность обсудить более хладнокровно свое положение, отогнать от себя черные мысли. Он понял, что, конечно, его родные сделают для него все, что только в человеческой власти. Он понял также и то, что если станет теперь предаваться отчаянию, то истощит свои силы, наконец, может просто сойти с ума. Он решил терпеливо ждать и надеяться. Не далее как вечером того же дня, ему пришлось убедиться, что есть основание для надежды. К нему вошел плац-адъютант и ласковым голосом сказал ему:

— Я имею приказание перевести вас в другое помещение, где вам будет удобнее… Не отчаивайтесь, — прибавил он, — мне кажется, за вас уже хлопочут…

Но он вдруг замолчал.

— Вы чего-то не договариваете, ради Бога, скажите все, что знаете! — воскликнул Борис.

Плац-адъютант замялся. Но, взглянув на измученное, прекрасное лицо Бориса, не мог удержаться.

— Я не должен объясняться с вами, — сказал он, — но я уверен — вы меня не выдадите… Ваш отец был у коменданта. О чем они говорили — я не знаю, но комендант, провожая его, был такой, каким я его еще никогда не видывал. Он все повторял: «Успокойтесь, успокойтесь, вы можете на меня рассчитывать, ему не будет плохо…» И вот я получил приказание перевести вас.

Борис так и задрожал.

— Вы видели отца моего? Скажите, каков он?

— Мне кажется… он бодр… Я не заметил в нем никакого отчаянья.

Борис с чувством сжал его руку.

Через минуту они уже были во дворе. Бориса долго вели по неизвестным ему переходам и, наконец, он увидел себя в своем новом помещении. Оно не имело вовсе роскошного вида, но после ужасной и смрадной темницы показалось ему райским жилищем, почти таким же, как та комната, в которой он провел первую ночь ареста. Это была маленькая келья, не более как в несколько квадратных аршин, но с большим замазанным до половины известкой окном. На кровати были чистые подушки и байковое одеяло. Наконец — вот и маленький стол и стул… Положим, и здесь замечались кое-какие признаки сырости; но это уже совсем не то: по стенам не было плесени, а главное — не видно было отвратительных тараканов…