Путеводитель по стране сионских мудрецов - Игорь Губерман

И тем не менее даже среди евреев Палестины были люди, никаких иллюзий насчет братства народов не питавшие.

Одним из таких людей был одессит Владимир Жаботинский, человек, в котором удивительным образом сочетались огромный талант, железная воля, подлинное благородство, отчаянный романтизм, непреклонное мужество и деловая хватка.

Период конца XIX — начала XX века в России по праву носит название Серебряного века. Его герои — соль российской культуры, высшее ее достижение — блистали разнообразными талантами и достоинствами, но только об одном сказал знавший их всех Корней Чуковский: «В нем было что-то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина». И то правда: Владимир Жаботинский даже обаятельно некрасив был, как Пушкин. Блестящий собеседник, энциклопедически образованный человек, полиглот, остроумец, любимец женщин. Казалось, ему самой судьбой было назначено стать обитателем литературного Олимпа.

Прокатившиеся по России погромы в корне меняют всю систему ценностей Жаботинского. Исчезает блистательный виртуозный журналист, писавший под псев­донимом Альталена («качели» по-итальянски). Исчез прозаик, чей роман «Пятеро» является шедевром уме­ния аккумулировать в слове живую жизнь со всеми ее за­пахами, звуками, сухостью и влагой… Обреченный на славу великого писателя, он променял блеск и роскошь русской культуры, великую страну — и на что? На жаркую пыльную полоску земли? На народец, непонятно какой, скандальный, чесночный, пархатый? Великий русский язык — на язык бедный, да к тому же и не устоявшийся еще? В общем, тоже как ни крути, а хоть и талантливый, но не шибко умный — впрочем, об этом свойстве прибывавших в Эрец-Исраэль евреев мы неоднократно упоминали. Умные евреи (ежели о русских говорить) оставались в лоне русской культуры.

Интересно, однако, замечание, брошенное по этому поводу бывшим редактором «Московских ведомостей» русским писателем М. Осоргиным: «В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих — и пламенно живущих — только российскими интересами. При полном моем к ним уважении я все-таки большой процент пламенных связал бы веревочкой и отдал вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского».

В отличие от большинства еврейских поселенцев в Эрец-Исраэль и тем паче — их руководителей Жаботинский относился к арабам не с умилением, а с уважением и пониманием их свойств. Результатом стало появление организации «Бейтар» (по названию последнего оплота Бар-Кохбы), целью которой было создание силы, способной оказать сопротивление арабам, и, конечно же, — борьба с англичанами за воплощение в жизнь Декларации Бальфура.

Основная масса еврейского населения поддерживала Рабочую партию с ее социалистическими идеалами, но сторонники Жаботинского, хоть и были в меньшинстве, представляли собой достаточно крепкий орешек. Именно они после того, как англичане, пытаясь наладить отношения с арабами, ограничили еврейскую эмиграцию и Палестину, организовали нелегальную доставку евреев в страну. В дальнейшем по этому пути пойдут и социалисты. Те, кому интересна эта эпоха, могут посетить Музей нелегальной эмиграции в Атлите (том самом замке, откуда Ричард Львиное Сердце слинял в Европу). А вообще в двадцатых—тридцатых годах страна развивалась, строилась, закладывались основы израильской культуры, буйно расцветала литература на языке иврит, возникали театры, оркестры, журналы, галереи.

Первую израильскую галерею открыла Нора Виленская, женщина исключительного обаяния, в крови кото­рой, помимо положенных тромбоцитов, эритроцитов и всего такого прочего, бурлила изрядная доза авантюризма. Достаточно сказать, что после революции, оказавшись с родителями во Франции, она какое-то время с немалым успехом выдавала себя за спасшуюся царевну Анастасию. После различных приключений она удачно вышла замуж за богатого российского сиониста, жила в Швейцарии, но муж, к ее удивлению, вместо того чтоб наслаждаться ею, сырами и шоколадом в виду гористого альпийского пейзажа, увез ее в Иерусалим, где пейзаж был совсем другой, не говоря о сырах и прочих прелестях швейцарской жизни.

Здесь ее артистическая натура нашла выход в создании галереи. Помогли и старые парижские знакомства — с Соней Делоне, например, а одним из непосредственных поводов послужило то, что художнику Штейнхардту (крепкому немецкому экспрессионисту, отличному ксилографу, будущему ректору «Бецалеля») понадобилась кровать. Он, видите ли, в Германии привык спать на кровати. А поскольку денег на кровать у него не было, то он выменял ее у Норы (у которой в кроватях недостатка не было по причине швейцарского замужества). Таким образом Нора стала обладательницей нескольких работ Штейнхардта.

Остальные художники тоже захотели кроватей, а также стульев, столов, хлеба и молока. Таким образом и получилась крохотная галерея «Нора» на бульваре Бен-Маймон в Иерусалиме. Мебель там, к слову сказать, сделана столяром, который делал мебель для дворца первого иорданского короля Абдаллы. Сегодня там хозяйничает Дина, дочь Норы, которая — ох и гены были у матушки! — говорит на русском и наследственно питает сентимент к новым эмигрантам, многим из них давая шанс впервые представить свои работы местной публике. Собрание галереи вполне музейного уровня, и людям, интересующимся классикой израильского искусства (по любви или с целью вложить деньги), — прямая туда дорога.

Визит в галерею доставит вам изысканное наслаждение, даже если выставка придется не по вкусу: Дина — величайшая мастерица икебаны, и каждый из ее букетов, сопровождающий экспозицию, — безусловный шедевр.

К началу Второй мировой войны англичане и вовсе прижали евреев. Объяснялось это крайне просто, да англичане и не пытались скрыть свои соображения: евреи будут на их стороне в любом случае, а вот арабов надо было заполучить (и их нефть тоже).

Действительно, большинство евреев яростно взялось помогать англичанам. Записывались в британскую армию, работали на заводах по производству оружия и боеприпасов. Движение Жаботинского раскололось. Большая часть на время войны объявила перемирие в борьбе с англичанами. ЭЦЕЛем, вооруженной ветвью «Бейтара», сперва командовал Разиэль, но после его гибели и после смерти Жаботинского командование принял Менахем Бегин. Ему, будущему премьер-министру Израиля, было предназначено быть первым в мире узником ГУЛАГа, ставшим руководителем государства.

Но среди последователей Жаботинского нашлись люди, для которых идея независимости была идеей фикс до такой степени, что для достижения оной они были готовы на все, даже на союз с самим дьяволом. Их организация «Борцы за свободу Израиля» — ЛЕХИ — ненавидела англичан до такой степени, что, следуя принципу «враг моего врага — мой союзник», пыталась даже войти в контакт с нацистами. Во главе ее стоял поэт Яир Штерн, человек исключительных личных качеств, благородства и бескорыстия. Сегодня, когда у любого нормального человека террор не может вызвать никаких иных чувств, кроме омерзения и гадливости, мы не можем даже помыслить о том, что когда-то существовали люди, чьи обагренные кровью руки парадоксальным образом оставались чисты. С известным смущением сердца мы хотим признаться, что при всем нашем отвращении к террору, насилию и всему такому прочему мы с благоговением храним в нашем смущенном сердце память о таких людях, как Желябов, Кибальчич, Морозов. Ибо есть в них то, что кардинальным образом отличает их от пошедших по их пути — таких, скажем, как Борис Савинков. И разница (среди прочих других разниц), как нам кажется, вот в чем: они не испытывали ни радости, ни удовольствия оттого, что делали. Это были благородные души высшей человеческой пробы, и не нам быть им судьями. Вот такой реинкарнацией этих людей и были Яир Штерн, его сподвижник, будущий премьер-министр Ицхак Шамир и те, кто вместе с ними вступили на тропу преследуемых. И не только врагами, но и теми, ради кого они приносили себя в жертву, — подавляющим большинством евреев Эрец-Исраэль.

ЛЕХИ шла вполне эсеровским путем: ради добычи денег грабила банки, оружие воровала с английских складов и стреляла по англичанам. Англичане за ними охотились вовсю (а что им еще было делать?), а ХАГАНА (военная организация Рабочей партии) и ЭЦЕЛ, скрипя зубами, пытались урезонить ретивых подпольщиков. Однако после того, как при ограблении «Гистадрута» (профсоюзной еврейской организации) бойцы ЛЕХИ застрелили двух еврейских чиновников, отказавшихся открыть кассу, ЛЕХИ поставила себя вне закона не только в глазах англичан, но и в глазах евреев. Так что и нам приходится признать, что славное дело оказалось изрядно подмочено.

Опять же думается, что ни сам Штерн, ни Шамир никак не ожидали такого поворота дела, но как ни крути, ответственность за происшедшее лежит на них: на то они и командиры. Окончательно потеряв поддержку в народе, ЛЕХИ была обречена. Понимая неизбежность конца, Яир метался с одной конспиративной квартиры на другую. И в этот момент руководство ХАГАНЫ предложило ему помощь — укрытие в одном из киббуцов. Яир отказался. Почему? Не доверял? Возможно, у него были на это основания.