Жена башмачника - Адриана Трижиани

Чиро вручили медицинскую карту, и целый день он перемещался из одного кабинета в другой. Ему сделали рентген, для чего пришлось выпить какую-то краску. Его щупали, его кололи, клали на каталку, выкачивали кровь, просвечивали кости. В теле у него не осталось ни одного уголка, который доктора не осмотрели бы и не обсудили, – по крайней мере, так казалось Чиро.

В завершение его наконец проводили к доктору Ренфро. Когда в комнату вошел молодой человек лет тридцати, Чиро удивился. Он ожидал увидеть кого-то много старше, вроде доктора Грэма.

– Вы молоды, – сказал Чиро.

– Не для этой работы. Чувствуешь каждый год прожитой жизни.

– Почему доктор Грэм прислал меня сюда?

– Участок у вас на спине встревожил его. Вы сами никогда бы не увидели, но ниже лопаток текстура кожи отличается от остальных мест. Только доктор, который знает, что искать, может это определить.

– Что именно, дотторе?

Доктор разложил на столе результаты обследования, включил подсветку экрана и положил на него рентгеновский снимок. Чиро с удивлением разглядывал переплетение серых теней – свои внутренности, не имея ни малейшего представления, что здесь видит доктор.

– Это я? – спросил Чиро.

– Это ваш позвоночник.

На рентгеновском снимке череда позвонков напоминала нить черного жемчуга.

Доктор указал на затемненные области:

– Ваша проблема здесь. – Он обвел черноту на снимке ластиком карандаша. – Это темное пятно – опухоль. Она небольшая, но это рак.

Доктор Ренфро убрал снимок позвоночника и положил следующий. Легкие Чиро на нем были словно черные кожаные мехи, какими он раздувал огонь на монастырской кухне.

– Мистер Ладзари, во время войны вы подверглись действию иприта.

– Но у меня не было ожогов, как у других солдат! – У Чиро перехватило горло.

– Совершенно верно, но этот вид рака очень коварен. У горчичного газа, который вы вдохнули, очень длительный инкубационный период, обычно от десяти до двенадцати лет. Яд постепенно вызывает ожоги на клеточном уровне, меняющие саму природу клеток. Я могу показать вам…

– Нет-нет, спасибо, дотторе, я увидел достаточно.

– У нас есть несколько перспективных методов лечения, – с энтузиазмом начал молодой доктор.

– И сколько времени они мне подарят?

– Трудно сказать, – признался доктор Ренфро.

– Десять лет?

– Нет, нет, не десять.

– Значит, мне осталось очень мало.

– Я этого не сказал. Но прогноз неблагоприятный, мистер Ладзари. Думаю, вам стоит пройти курс лечения.

– Опираясь на все, что вы знаете, после того как сегодня изучили мое тело вдоль и поперек, у меня есть хотя бы несколько месяцев?

– Примерно год, – тихо ответил доктор.

Чиро встал, надел пальто, затем шляпу. Протянул руку доктору:

– Спасибо, дотторе.

– Я пошлю свой отчет доктору Грэму.

Чиро занял свое место в поезде, идущем на север, в Дулут. Глядя в окно, он наблюдал, как равнины Южной Миннесоты в сумерках становятся чернильно-синими. Почему-то – хоть сам Чиро считал это глупым, – если при свете дня он как-то справлялся с плохими новостями, то в надвигавшейся тьме мысли о печальной правде вызывали панику. Поезд шел слишком медленно. Чиро хотелось поскорее попасть домой, к упорядоченной, осмысленной жизни. Он не знал, как сообщить обо всем Энце, и совершенно не представлял, как сказать Антонио.

Будто объявился старый враг, сидевший в засаде. Чиро думал, что давно похоронил в памяти все следы Мировой войны и ужасы, которым был свидетелем. Он чувствовал, что доктор Ренфро мог часами говорить на свою коронную тему, но Чиро не интересовали бесчисленные вариации отравления горчичным газом. Как и на самой войне, единственное, что было важно, – это исход. Оказалось, что война не отпустила его, просто дала краткую передышку. Энца излечила его душу. Но не тело.

Поднявшись по ступеням своего дома, Чиро ослабил узел галстука и вдохнул аромат шалфея и сливочного масла. Из кухни падал свет, Энца что-то негромко напевала. Чиро прислонился к стене, не решаясь войти, зная, что вот-вот разрушит покой жены. Так он стоял несколько минут, не осмеливаясь зайти и посмотреть в глаза Энце и Антонио.

Энца, уловившая шум из передней, выглянула из кухни.

– Чиро!

Она вышла, вытирая руки кухонным полотенцем. В этот миг Энца была красивее, чем даже в день их свадьбы: новое платье, которое она недавно сшила сама, – темно-синее в белый горошек, простого фасона, с длинным рукавом и на застежке спереди, волосы подобраны кверху, открывая разрумянившиеся щеки.

– Что сказал доктор? – спросила она.

– У меня рак. Они говорят, что я заработал его на войне, надышавшись горчичным газом. – Сказав правду, Чиро словно лишился остатков сил. Он пошатнулся, ухватился за спинку стоявшего в прихожей стула.

Энца потрясенно молчала. Ужасные новости застали ее врасплох. Целый день она читала «Розарий» с чувством полной уверенности в поддержке – после утверждений доктора Грэма, что беспокоиться совершенно не о чем.

Она обняла мужа. Чиро был весь в поту, кожа холодная, липкая, точно смерть уже дышала совсем рядом.

– Нет, – только и смогла вымолвить Энца и заплакала.

Чиро долго прижимал ее к себе, вдыхал исходящий от ее волос аромат свежего сена, а она прятала лицо у него на груди.

– Где Антонио?

– На баскетбольной тренировке.

– Как думаешь, мы должны ему сказать?

Энца провела Чиро на кухню, налила ему стакан вина, второй – для себя. Как и всегда в критической ситуации, Энца взяла себя в руки первой. Она уже не плакала, полная решимости бороться с бедой. Но в душе у нее бушевали отчаяние, страх и гнев. Она села в кресло, подобрала ноги, обхватила колени.

– Чиро, я думала, мы везучие.

– Мы были везучими. Какое-то время.

– Должен же где-то быть доктор, который тебе поможет! Я позвоню Лауре.

– Нет, милая, доктора в Рочестере – лучшие в мире. К ним едут из Нью-Йорка. Я поговорил с пациентами, пока ждал обследований.

– Ты не можешь так просто сдаться, – сказала Энца.

Все эти боли в спине, долгие годы, – она должна была сообразить, в чем дело. Энца думала, что это всего лишь усталость, следствие многочасовой работы, и все, что ему нужно, – просто отдых. Но они с Чиро так и не собрались устроить себе каникулы. Сначала надо было выплачивать ссуду, потом Антонио пошел в школу, занялся спортом… Они так быстро неслись вперед, что не обращали внимания на знаки. А может, просто не хотели их видеть. Может, Чиро всегда понимал, что обречен, и лишь хотел, чтобы его оставили в покое. И вот рентген, уколы, кровь, боль – все это налетело на них как торнадо. Энца казнила себя за то, что ничего не предпринимала раньше. Почему она не послала мужа к доктору Грину? Может, он сумел бы помочь. Она спрятала лицо в ладонях.

– Ты ничего не смогла бы сделать, – сказал Чиро, прочитав ее мысли. – Ничего.

– Что же мы скажем Антонио? – спросила Энца. – Я поступлю так, как хочешь ты.

– Мы скажем ему все. Я всегда честно отвечал на все его вопросы. Он знает о моих отце и матери, о своем дяде, о монастыре. Он знает, что я увидел перед тем, как меня изгнали из монастыря, и знает, что за этим стояло. И сейчас я не собираюсь пудрить своему мальчику мозги. Если мне предстоит умереть, хочу, чтобы он знал – я думаю о нем и поэтому делюсь с ним всей правдой.

Энца всхлипнула:

– Всей?

– Всей. Абсолютно.

Они услышали, как щелкнул ключ в замке и внизу открылась входная дверь. Энца в отчаянии взглянула на Чиро:

– Ты уверен?

Он не ответил.

Антонио ворвался в гостиную и бросил спортивную сумку, на ходу перечисляя все, что случилось за день.

– Ма, я заработал двенадцать очков и сделал четыре результативные передачи. Тренер сказал, что я войду в первый состав. Правда, здорово? – Антонио вошел в кухню. – Папа, ты дома! – воскликнул он, увидев, что родители сидят бок о бок.

Чиро протянул руки навстречу сыну. Они обнялись.

– Как все прошло в Рочестере?

Антонио подошел к буфету, взял краюху хлеба, намазал маслом и впился в нее зубами. Чиро улыбнулся, вспоминая, как точно так же делал в монастыре Сан-Никола. Он подумал, что именно этого будет ему не хватать. Вот этой картины – как сын ест хлеб.

– Хочешь? – Антонио протянул хлеб отцу.

– Нет, Тони, не хочу.

– Что происходит? – Антонио взглянул на мать.

Она не могла сдерживать слезы. Энцу захлестывала боль – не из-за себя, из-за сына.

– Мама! Папа! Что случилось?

– Помнишь, я рассказывал тебе о войне?

– Ты был во Франции. Девушки там хорошенькие, но до мамы им далеко. – Антонио достал из ледника молоко, налил в высокий стакан.

– И еще я тебе рассказывал об оружии.

Энца отобрала у сына стакан, выдвинула стул и знаком велела Антонио сесть:

– Послушай отца.

– Я слушаю. Он спрашивает меня, какое оружие было во время Мировой войны. Танки, пулеметы, колючая проволока и горчичный газ, который иприт.