Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1 - Александр Дюма

И он показал монаху свои руки и ноги, иссушенные лихорадкой.

– Что вы родились в семействе рыбаков, в этом еще нет ничего плохого… Ведь и святой Петр был рыбаком; если вы кардинал, то он глава церкви. Далее!

– Тем более что я пригрозил Бастилией одному авиньонскому аббату, Бонне, который хотел опубликовать генеалогию дома Мазарини, такую удивительную…

– Что ей никто бы не поверил?..

– О, преподобный отец, если б причина была в этом, мой грех был бы очень тяжкий… грех гордыни…

– То был излишек ума, и за это никого нельзя упрекнуть. Далее!

– На чем мы остановились? Да, на гордыне… Я хочу все распределить по смертным грехам.

– Мне нравятся точные разделения.

– Очень рад. Надо вам сказать, что в тысяча шестьсот тридцатом году… увы, тридцать один год тому назад…

– Вам тогда было двадцать девять лет.

– Пылкий возраст. Я изображал из себя солдата и в Испании участвовал в перестрелках, чтобы показать, что езжу верхом не хуже любого офицера. Правда, надо добавить, что благодаря мне между испанцами и французами был заключен мир. Этим немного искупается мой грех.

– Не вижу греха в желании показать, что мастерски ездишь верхом. Это очень хорошо, и вы принесли честь монашескому званию. Как христианин – я хвалю, что вы остановили пролитие крови; как монах – горжусь мужеством, проявленным моим товарищем.

Мазарини скромно кивнул головою.

– Правда, – сказал он, – но последствия…

– Какие последствия?

– О, смертный грех гордыни всегда влечет за собою неисчислимые последствия… С той минуты, как я очутился между двух армий, понюхал пороху, проехал по фронту, я стал презирать генералов!

– А!

– Вот где зло!.. И с тех пор я не мог найти ни одного сносного.

– По правде сказать, у нас и не было замечательных полководцев, – заметил монах.

– О! – вскричал Мазарини. – У нас был принц Конде… Я долго мучил его!

– О нем нечего жалеть: у него достаточно славы и богатства.

– Хорошо, а Бофор, которого я заставил так сильно страдать в Венсенской башне?

– А! Но ведь он был мятежником, и безопасность государства требовала, чтобы вы принесли эту жертву… Далее!

– Кажется, я все сказал о гордыне. Есть другой грех, который я даже не смею назвать…

– Я дам ему название. Говорите!

– Вы, вероятно, слышали о моих близких отношениях с ее величеством королевой-матерью… Злые языки…

– Злые языки просто глупы… Для блага государства и ради молодого короля вы должны были жить в добром согласии с королевой… Далее, далее!

– Вы сняли с меня тяжелое бремя, уверяю вас, – сказал Мазарини.

– Все это сущая безделица… Переходите к серьезным вещам.

– Честолюбие, преподобный отец.

– Честолюбие – причина всех великих деяний, монсеньор.

– Я домогался тиары…

– Быть папой – значит быть первым из христиан. Почему не могли вы этого желать?

– Заявляли печатно, что для этой цели я даже продал Камбре испанцам.

– Вы, может быть, сами заказывали эти пасквили, чтобы проявить милосердие к авторам?

– В таком случае, преподобный отец, я дышу свободнее. Теперь остаются только мелкие грехи.

– Говорите.

– Страсть к игре в карты.

– Ну, она, конечно, носит несколько светский характер, но держать открытый дом обязывало вас звание.

– Я любил выигрывать…

– Кто же играет с намерением проиграть?

– Я иногда немного плутовал.

– Вы хотели обыграть партнера. Далее!

– Если так, преподобный отец, то у меня на совести уже не осталось ничего. Дайте же мне отпущение грехов, и душа моя, когда господь призовет ее, возлетит прямо на небо…

Монах сидел неподвижно.

– Чего вы ждете, преподобный отец? – спросил Мазарини.

– Конца вашей исповеди.

– Я кончил.

– О нет! Вы ошибаетесь.

– Право, не знаю!

– Припомните хорошенько!

– Я припомнил все, что мог.

– Тогда я помогу вашей памяти.

– Извольте.

Монах кашлянул несколько раз.

– Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах…

– О каких миллионах, преподобный отец?

– О тех, которыми вы обладаете, монсеньор.

– Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?

– Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.

Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.

– Как так? – пробормотал он.

– А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?

– Значительное… гм!.. Но не чрезмерное…

– Все равно. Откуда получали вы доходы?

– От государства.

– Государство – это король.

– Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? – спросил Мазарини с дрожью.

– Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.

– О!

– За десять лет это составляет двадцать миллионов. А двадцать миллионов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще двадцать миллионов.

– Для монаха вы прекрасно считаете.

– С тех пор как в тысяча шестьсот сорок четвертом году вы изволили перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета нашего братства.

– Да и мои тоже, как я замечаю.

– Надо знать понемногу обо всем, монсеньор.

– Так говорите же!

– Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в узкие врата рая…

– Так я буду осужден?

– Да, если не возвратите денег.

Мазарини испустил жалобный вздох:

– Возвратить! Но кому?

– Хозяину этих денег, королю.

Вздохи Мазарини перешли в стоны.

– Дайте отпущение! – сказал он.

– Невозможно, монсеньор. Возвратите деньги!

– Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не хотите отпустить этого?

– Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого король никогда мне не простит.

Монах встал с сокрушенным видом и вышел так же торжественно, как вошел.

– Боже мой! – простонал Мазарини. – Кольбер, подите сюда! Я очень болен, друг мой.

XLVI. Дарственная

Кольбер появился из-за занавесок.

– Вы слышали? – спросил Мазарини.

– Увы!

– Прав ли он? Разве все мои деньги – дурно приобретенная собственность?

– Монах – плохой судья в финансовых делах, монсеньор, – отвечал холодно Кольбер. – Однако невозможно, чтобы за вами, ваше преосвященство, с вашими идеями в области теологии, была какая-либо вина. Она всегда находится, когда умирают.

– Умереть – это и есть главная вина, Кольбер.

– Это верно, монсеньор. Так перед кем же вы все-таки виноваты, по мнению этого театинца?