Темные туннели. В интересах революции. Непогребенные - Сергей Антонов

Охранник вернулся в будку и сразу попал под прицел подозрительных взглядов сослуживцев.

Чтобы прервать неловкую паузу, рыжеусый плюхнулся на табурет, достал из кармана замусоленную колоду карт.

— А не перекинуться ли нам, братцы, в «дурачка»? Скоро конец смены, можно расслабиться. Я раздаю?

Он начал тасовать колоду. Руки его предательски дрожали.

— Где ты шлялся, Петро?

— Я? Вышел поразмяться… Разве нельзя?

Удар. Табуретка перевернулась. Петро рухнул на пол, карты рассыпались вокруг.

— Все знают, сволочь, что ты давно якшаешься с заключенными!

Напрасно Петро пытался протестовать и оправдываться. Обступив лежащего с двух сторон, охранники принялись охаживать его ногами. Остановились только, когда запыхались.

Петро со стонами поднялся, влез на табурет и вдруг зарыдал так, что затряслись плечи.

Он устал от двойной жизни. Не находил в себе больше сил, чтобы изворачиваться, юлить, лавировать между двумя лагерями.

Получив взбучку, рыжеусый решил, что для него настал момент истины. Давясь слезами, выложил свою историю от начала и до конца. Кто, как не друзья, вместе с которыми вместе съеден не один пуд соли, помогут ему распутать чертов узел?

Свою исповедь Петро закончил новостью, повергшей дружков в ужас. Убийство заключенного, который находился под личной опекой коменданта, выходило за все рамки.

Когда Петро наконец поднял покрасневшие от слез глаза, то понял, что сочувствия не дождется. Ни грамма. Один из охранников подошел к рыжеусому и отвесил ему оплеуху.

— Ты, козел, не только себя, но и всех нас под монастырь подвел.

На Петро обрушился новый град ударов. На этот раз экзекуторы старались изо всех сил. Не сговариваясь, они решили тащить предателя к ЧК, пока тот еще не узнал о гибели Голована.

На суд коменданта Петро вели мимо клетки Елены. Окровавленный, со связанными руками рыжеусый встретился взглядом с девушкой и завопил на весь концлагерь о том, что во всех его бедах виновата новенькая. Он разразился потоком обвинений, но теперь бывшего охранника никто не слушал.

Петро заткнулся, как только его втолкнули в кабинет Корбута.

У того как раз был сильнейший приступ светобоязни. Голова раскалывалась от боли, и даже Шестера, сидевшая у него на коленях, не оказывала своего благотворного воздействия. Услыхав о происшествии, Чеслав привстал в кресле.

— Вы шутите? Дорогие мои, это — плохая шутка, но я, так и быть, прощу ее вам, если сейчас же скажете мне, что все в порядке.

— Никак нет, товарищ комендант, не шутка!

Охранник едва успел уклониться от пущенной ему в голову банки с окурками. Чеслав заметался по кабинету как затравленный зверь. Таким его подчиненные еще не видели. ЧК, всегда спокойный и сосредоточенный в себе хозяин Берилага, сейчас разве что не пускал пену изо рта. Чеслав потерял контроль над собой. Утратил хладнокровие в присутствии подчиненных. Показал себя слабым. Конечно, было от чего. Изолированный лидер Сопротивления, никчемный коротышка над ним насмехался. Разгуливал по Берилагу, когда ему вздумается. Выносил приговоры, вершил суд, равняясь во власти с самим комендантом. Впрочем, сейчас главной проблемой был не Носов.

Чеслав с трудом взял себя в руки.

Прошел мимо троицы, которая при его приближении шарахнулась в сторону, распахнул дверь, позвал начальника охраны.

В кабинет вошел Яков Берзин, худощавый, болезненного вида человечек, высоколобый, с наивными голубыми глазами на бледном, чахоточном лице. Гимнастерка висела на нем мешком, похожие на спички ноги терялись в слишком широких галифе. Из-за нервного тика подбородок и щеки у него всегда были покрыты заклеенными кусочками бумаги порезами. За глаза начальника охраны называли Тихоней. Кличка соответствовала его внешнему виду. Яков знал об этом и не пытался никого переубеждать. Пусть себе думают, что хотят. Он не скрывал, что не терпит неоправданного насилия, не переносит вида крови, и все терялись в догадках, почему ЧК выбрал в помощники столь неподходящего субъекта. Вдобавок ко всему Тихоня часто болел и не мог выполнять служебные обязанности. Периодически Яков оставлял Берилаг, чтобы подлечивать застарелый туберкулез в специализированной клинике — «кремлевке» — на станции Знамя Революции. Потом вдруг появлялся снова, незаметно, без помпы, и тихонечко приступал к исполнению обязанностей, чтобы через месяц вновь завалиться в больничку. Однако только Берзину позволялось называть коменданта на ты, только с ним ЧК иногда советовался.

Тихоня застыл в ожидании приказаний, но ЧК не торопился. Закурил. Позвал Шестеру, усадил к себе на плечо.

— Расстрелять. Всю троицу. На казни буду присутствовать лично.

Несколько секунд понадобилось товарищам рыжеусого, чтобы понять суть сказанного. Потом кабинет огласили вопли, рыдания и мольбы о пощаде. Петро, которому с самого начала было нечего терять, остался стоять, а его дружки бухнулись на колени. Они простирали к Чеславу руки, обещали служить верой и правдой, но комендант остался непреклонным.

Усевшись в поднятое начальником охраны кресло, он гладил Шестеру и задумчиво смотрел в стену. Два паренька были виновны только в том, что стали свидетелями его срыва.

Один приговоренный умудрился вырваться из рук охраны, на четвереньках подполз к коменданту, обхватил его сапог. Чеслав брезгливо оттолкнул его: этого мечущегося человечишки уже не существовало, он был уже мертв — пусть и через несколько минут. Стоит поддаться слабости и решиться на помилование, как весь Берилаг узнает, что ЧК — тряпка. Бесится от собственного бессилия. Отдает приказы, а затем сам же их отменяет. Нет. Пусть унесут в могилу тайну его минутной слабости.

Приговоренных к смерти выволокли из кабинета.

— Послушай, Чеслав, — Берзин присел на край стола, кашлянул то ли из-за болезни, то ли для того, чтобы привлечь внимание коменданта. — Расстрел трех охранников… Это как-то слишком. Пойдут толки. Руководство не поймет.

— Так надо, — упрямо мотнул головой ЧК. — И потом, чья бы корова мычала. Это — твои люди, Яша. Ведь это ты распустил их, а мне только приходится исправлять чужие ошибки. Будто других дел нет. И закончим на этом. Пойдем на платформу. Люди ждут.

Приговоренные к расстрелу охранники стояли у путевой стены. С них содрали верхнюю одежду, сняли сапоги. Петро и его товарищи стояли босиком на остром щебне, но никто из них уже не чувствовал боли.

В ожидании коменданта и начальника охраны расстрельная команда тихо переговаривалась. Завидев Чеслава, старший взмахнул рукой. Клацнули затворы автоматов.

— Вы знаете, в чем провинились, — громко сказал ЧК. — И вы в курсе, что за подобного рода проступки в Берилаге предусмотрено только одно наказание. Кто-нибудь хочет сказать пару слов на прощание?

Берзин с удивлением уставился на Корбута. Что за концерт? Первым поднял голову Петро. Оказавшись перед лицом смерти, зная, что не дождется пощады, трус неожиданно обрел смелость.

— Будь ты проклят, ЧК. Скоро захлебнешься в крови, которую так любишь пускать. Гореть тебе в аду. Очень скоро. Скорее, чем думаешь. Мне отсюда виднее.

Заметив, что комендант становится пунцовым от гнева и не находится, как ответить наглецу, старший расстрельной команды не стал дожидаться приказа.

— Огонь!

Грохнули автоматные очереди. Прошитый пулями Петро рухнул первым. Его товарищи продержались на несколько мгновений дольше. Когда все закончилось, Чеслав взял у Берзина пистолет, поскольку сам носил оружие только в особых случаях. Приблизился к рыжеусому и выстрелил ему в лоб.

— Я ошибался, — произнес Корбут, возвращая пистолет начальнику охраны. — Да, товарищ Берзин. Ошибался и теперь жалею.

— Я же пытался тебе это сказать, — развел руками Берзин. — Слишком уж круто…

Чеслав пропустил слова начальника охраны мимо ушей:

— Жалею, что не приказал перед казнью вырвать ему язык.

Когда стоны и рычание стихли, Толик не стал дожидаться новых проявлений буйства духов, а вырвал факел из трясущихся рук Виктора. Вновь вспыхнувший огонь загнал призраков в самые темные углы. Можно было двигаться вперед, но Аршинов, которому было стыдно за то, что он так позорно струхнул, решил учинить расследование. Он завладел факелом и вернулся на то место, где якобы видел изуродованную девушку-спелеолога. Не меньше минуты крутился на месте, а затем расхохотался так, что посрамленные призраки сбежали на тот свет.

— Смотри-ка, Томский, какую байду здесь придумали!

Толик подошел к Аршинову, встал рядом, но не увидел ничего, что могло так развеселить прапора. Тогда Аршинов схватил его за плечо и развернул.

— С этой точки смотреть надо. Тут, брат, все дело в ракурсе.