Антихрист - Питер Джеймс

Сьюзан слушала дыхание дочери и раз за разом проигрывала в голове слова мистера Сароцини. «Утром я приду навестить вас».

Это значит, он не собирается забирать Верити сегодня, верно?

И он не сказал ничего про Ванроу. Если бы она и вправду изувечила доктора, кто-нибудь обязательно бы что-нибудь сказал. Это был сон, дурной сон. Кошмар.

Затем она подумала, что, возможно, так выразилось ее отношение к Ванроу. Фрейд сказал, что эмоции, подавляемые днем, высвобождаются во сне. Может быть, из-за злости, вызванной долгими страданиями, или из-за того, что ее обманули, или и из-за того и другого она захотела убить его.

И она знала, что могла убить его. Это было пугающее открытие. Она могла, на самом деле могла убить любого, кто попытался бы забрать Верити.

Она посмотрела на довольное спящее личико, такое маленькое, невинное.

– Я не позволю им, – сказала она. – Не позволю им забрать тебя у меня. Обещаю.

61

Сьюзан проснулась от шороха шагов и слабого звука музыкального инструмента. Флейты.

Она мгновенно открыла глаза. Дверь была приотворена, и из коридора в комнату просачивался свет. К ней приближалась затененная фигура. Остановилась перед кроваткой. Свет упал на левую сторону его лица. Это был мистер Сароцини.

Дверь закрылась, был виден только силуэт.

Она следила за ним, дрожа от страха и сдерживая себя, боясь пошевелиться, чтобы не показать ему, что проснулась, и была готова вскочить с постели, если он попытается взять Верити из кроватки. Она старалась сообразить, сколько времени. Она кормила Верити в первом часу ночи. Медсестра переодела ее и положила в кроватку.

Мистер Сароцини наклонился над ребенком и начал что-то монотонно читать. Делал он это очень тихо, Сьюзан едва могла расслышать его. Она попыталась разобрать, что он говорит, но поняла только, что такого языка она никогда не слышала: он напоминал латинский, но не был им – она могла об этом судить, потому что немного изучала латынь в университете.

Что происходит? Что он говорит? Все это выглядело так странно, что она даже подумала, что уснула и видит сон. Затем ее возмутило это вторжение. Как он смеет тревожить спящего ребенка!

Собрав всю свою смелость, она произнесла:

– Что вы делаете?

Мистер Сароцини не обратил на нее никакого внимания и не прервал распевного чтения. Затем, даже не посмотрев на Сьюзан, он повернулся и растворился в темноте. Дверь открылась. В течение нескольких мгновений она ясно видела его силуэт и более отчетливо слышала флейту. Он почтительно поклонился Верити, затем закрыл дверь. Сьюзан снова очутилась в темноте.

Но не в одиночестве.

Она услышала шуршание одежды: еще одна темная фигура приближалась к кроватке. Сьюзан сглотнула. Во рту у нее было сухо. Это что, какой-то ритуал? Или подготовка к нему?

Дрожащим голосом, но громче, чем раньше, Сьюзан спросила:

– Кто это? Что вы делаете?

Дверь снова открылась, и в полосе света она увидела, что у кроватки Верити стоит сурового вида женщина средних лет, с резкими славянскими чертами лица. На ней была черная кофта с воротником поло и массивные уродливые драгоценности. Тяжелый запах ее духов напомнил Сьюзан аромат ладана. Дверь открылась, в комнату вошел еще кто-то.

– Что вы делаете? – снова спросила Сьюзан. Ее страх усиливался.

Как и мистер Сароцини, женщина не обратила на Сьюзан никакого внимания и начала читать низким голосом, нараспев, на незнакомом языке. Затем она, как и Сароцини до нее, открыла дверь, поклонилась и удалилась.

К кроватке подошел еще один человек. В этот момент дверь в очередной раз открылась, и на его лицо упал свет. Теперь Сьюзан была уверена, что спит. Он выглядел как мастер из «Бритиш телеком», который чинил у них в доме телефоны, и как мужчина из странного сна – или галлюцинации, – который был с ней во время операции по искусственному оплодотворению.

Он читал дольше, чем остальные двое, а потом, вместо того чтобы уйти, приблизился к ней, наклонился над постелью так, что его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Она чувствовала его дыхание, теплое, мятное, будто он недавно почистил зубы. Его кожа пахла так, будто он недавно вымылся. Она слышала его дыхание: медленные, глубокие вдохи через нос, словно он втягивал в себя какое-то вещество – будто нюхал кокаин.

Широко раскрыв глаза, она вглядывалась в его едва различимое из-за темноты лицо, застыв от ужаса, стараясь вжаться в постель как можно глубже. Мне это снится. Мне это просто снится. Господи, пускай это будет только сон.

Ее колотила крупная дрожь, пульс скакал, как безумный. Что это, начало ритуала жертвоприношения, о котором она читала? Великого ритуала?

Может быть, получится застать их врасплох, схватить Верити и убежать?

Она даже не знала, куда они дели ее одежду. И куда бежать? Босиком и в больничном халате? Прямиком в руки того же полицейского?

Слава богу, этот человек отодвинулся. Он открыл дверь и, помедлив, одарил ее долгим странным взглядом. Казалось, он улыбался. Затем он исчез.

Дверь снова открылась, впустив старика на кресле-каталке. Сьюзан узнала медсестру, которая везла его. Пэт Коук. Глаза старика были полузакрыты, будто он был слеп, на плечи наброшен плед. Дверь закрылась, и палата вновь погрузилась в темноту.

Сьюзан слышала, как медсестра покатила старика к кроватке. Когда он заговорил, от его голоса, несмотря на то, что он был слаб и ломок, у Сьюзан по спине поползли слизни страха. В этом голосе было что-то – ненависть, горечь, гнев, тщеславие, – что сообщало дополнительную силу гипнотическим, ораторским интонациям, не угасшим в этом разрушенном теле и напомнившим Сьюзан пронзительную злобу речей Гитлера.

Она хотела, чтобы он убрался отсюда. Она не хотела, чтобы он находился в одной комнате с ней и ее ребенком, говорил с Верити, гипнотизировал ее. Она попыталась сказать ему, чтобы он отправлялся вон, немедленно, но что-то случилось с ее голосовыми связками: она не могла издать ни звука. Ей оставалось только, дрожа, беспомощно смотреть на отвратительный силуэт.

Открылась дверь. Вошел кто-то еще. На старика в кресле-каталке упала полоса света, и Сьюзан с удивлением и страхом увидела, насколько он стар. Не меньше ста лет. Его кожа, изборожденная морщинами и испещренная темными пятнами, бесформенно свисала со щек. Глаза под тяжелыми веками оставались закрытыми, как у гигантской рептилии. Следы молодости сохранились только в волосах, чистых и аккуратно зачесанных назад, как у мистера Сароцини.

Его десны усохли, как у трупа, а на губах блестела слюна. Будто гниющий череп навис над Верити.

Пожалуйста, уйдите. Уйдите, пожалуйста, уйдите, УЙДИТЕ ОТСЮДА!

Но слова не обрели звук, а беззвучным эхом метались внутри черепной коробки Сьюзан, в то время как старик продолжал читать свою литанию зла, срывающуюся со слюнявых губ.

Уходите, пожалуйста, уходите, пожалуйста, уходите.

Затем старик повернулся к ней. Змеиные веки задрожали, будто перед тем, как подняться, и Сьюзан в ужасе сжалась на постели. Она не будет смотреть ему в глаза. Она не выдержит его взгляда. В этот момент дверь закрылась, и стало темно. Нарастающий в душе ужас взорвался вулканом, и Сьюзан, смытая потоком горящей лавы, упала, вращаясь, в иссушающий хаос мрака.

62

Верити плакала.

Сьюзан открыла глаза. Было еще темно, но не так, как раньше. Чернота ночи сменилась предрассветными оттенками серого.

Верити здесь. Слава богу, слава богу, слава богу.

Бесформенный и неопределимый страх пронесся по венам. Неужели ей приснились эти люди, приходившие в палату? Сьюзан вытянула руку, нащупала на стене выключатель и включила свет. Лампы вспыхнули, заставив ее зажмуриться. Плач Верити усилился.

– Все хорошо, малышка, мамочка рядом. – Не обращая внимания на боль в животе, Сьюзан села и с любовью посмотрела на Верити. Часы на стене показывали четыре двадцать. Привстав, Сьюзан взяла Верити из кроватки. – Все хорошо, – устало пошептала она. – Ты просто хочешь есть, вот и все. Все хорошо. С нами все хорошо.

Когда Сьюзан проснулась в следующий раз, комната была залита светом. Что-то было не так.

Она не слышала Верити.

В панике она села на постели, поморщившись, когда натянулся шов. Сегодня колющую боль от разреза на животе было, казалось, труднее терпеть. Она бросила беспокойный взгляд на кроватку.

Верити смотрела на нее своими удивительными глазами. Черные зрачки в центре ярчайшей лазуритовой радужки.

Сьюзан окатила волна облегчения. Не обращая внимания на боль, она наклонилась и поцеловала Верити в голову. Малышка немедленно принялась плакать.

– Опять хочешь есть? Ты очень прожорливый ребенок, ты знаешь об этом? Ну, я думаю, что ты прожорливый, но у меня мало опыта в таких делах. Понимаешь? Я имею в виду, до тебя я еще ни разу не была матерью, а ты, как я полагаю, еще никогда не была младенцем. Для нас обеих это ново. Верно? – Сьюзан посмотрела на часы на стене. Восемь часов десять минут утра. – Кажется, мы уже следуем оптимальной четырехчасовой схеме кормления.