Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

И явился я к ней пятого сентября. Это первое наше свидание было довольно дружелюбное. Она встретила меня приветливо, почти ласково. Стал я ее стыдить, что она ни разу меня не навестила. Она сначала говорила, что ей это было не­удобно, а потом заметила: «На что я тебе там нужна была? У тебя ведь там новая подружка нашлась. С ней небось миловался». Я ей резко ответил, что это случилось позже и случилось только именно потому, что она бросила меня в такую тяжелую минуту жизни. Разговор об этом мы прекратили. Она угостила меня даже, а затем, когда пришел ее хозяин, представила меня за брата. На прощание она мне шепнула: «Что ж, приходи во вторник». Вместо вторника я пошел к ней в понедельник. Это было седьмого сентября. Сначала разговаривали мы мирно. Потом мало-помалу Сергеева начала придираться ко мне. «Шел бы, — говорит, — к своей потаскухе». Как услышал я это, вскочил и говорю ей: «Как ты смеешь так называть ее?» «А как же ее величать прикажешь, коли она — публичная девка?» «А ты — кто? Ты — честная? — закричал я. — Она, эта «публичная девка», во сто раз чище и лучше тебя. Она меня полюбила там, в тюрьме, она всем для меня жертвовала, она не покидала меня, как покинула ты, честная, чистая негодяйка! Когда меня выслали, она добровольно решилась последовать за мною. И ты осмеливаешься так ее поносить?»

Кричу и чувствую, злоба к сердцу подкатывает. Все вспомнил я в эту минуту, и ненависть проснулась во мне к этой женщине, которая так равнодушно отнеслась к отцу своего ребенка. «Молчи, — кричу ей, — а не то вот этим ножом тебя зарежу!» Схватил я нож с плиты и показываю его ей. Смотрю, подходит она ко мне, побледнела от злобы, усме­хается криво и насмешливо говорит: «Что, зарезать меня хочешь? Ха-ха-ха! Ой, не боюсь: не зарежешь, Коленька, не зарежешь! Зарезать потруднее будет, чем красть или с острожными шкурами путаться... А ты вот что: если орать желаешь, так ступай из кухни в комнаты. Там ори на здоровье, сколько хо­чешь, а здесь этого нельзя, здесь, голубчик, жильцы другие услышат».

И пошла первая в комнаты. Пошел за ней и я. «Молчи, — говорю, — Настя, лучше молчи! Не вводи в грех меня, потому добром это у нас не кончится, потому, слышишь, боюсь я себя, крови своей боюсь, зальет она мне глаза, а тогда зверем буду. Слышишь?» А она, точно назло, еще пуще на Ксению нападать стала. Чувствую я, зверь во мне просыпается, чувствую, к сердцу что-то горячее приливает, горло сжимает. «Вот ты какой рыцарь проявился? За всякую с... заступаешься? Трогать ее, принцессу, нельзя? Бить меня за нее собираешься? Резать? Видно, сильно полюбилась тебе она? Да? Что ж, на, на, бей, подлец, режь меня, режь за эту панельную кра­сотку!»

И она почти вплотную придвинулась ко мне, протягивая свою грудь, свою шею. Потемнело сразу в глазах у меня. Взмахнул я ножом да как ахну ее в горло! Вскрикнула она, всплеснула руками, за­хрипела, зашаталась и навзничь грохнулась на пол. Нагнулся я... смотрю... не дышит уже... мертва...

Митрофанов, рассказывая это, был положительно страшен. Бледный, трясущийся, с широко открытыми глазами.

— Ну, а потом... потом махнул я рукой. Теперь уже все равно. Взял я вещи чиновника этого и бро­сился из квартиры. На Николаевском мосту какому-то первому встречному сунул футляр, деньги, двести рублей, раздал нищим...

Не все в этой исповеди Митрофанова оказалось правдой. Так, не все деньги раздал он, а часть их употребил на покупку себе платья, часов, на разъезды с Михайловой. Но мотив убийства был действительно таков. Он на самом деле убил Сергееву в состоянии запальчивости и раздражения. Суд дал ему снисхождение, и он был приговорен на меньшее, чем обыкновенно, количество лет каторжных работ.

ТРУП  В БАГАЖЕ

Преступление это относится к 1888 году. В свое время оно наделало много шума, главным образом своей ка­жущейся таинственностью. До этого преступления только убийцы Зона для скрытия следов прибегли к отправке трупа багажом. И быть может, повторение этого приема произвело впечатление на общество, хотя в этом убийстве не оказалось ничего сложного и ничего таинственного (за исключением мотивов преступления), и само дело с арестом преступника мною было закончено в четыре дня. Правда, благодаря случаю, но все-таки достаточно быстро и энергично.

Многие, вероятно, еще помнят это дело, а потому я и расскажу его подробнее, отчасти раскрывая свои приемы в деле сыска.

4 сентября 1888 года я только что проснулся от послеобеденного сна, как меня позвали к теле­фону. Это было часов в 10 вечера. Заведующий полицейской командой Варшавской железной дороги сообщил мне, что на прилавке багажного отделения под видом тюка обнаружен труп жен­щины, завернутый в клеенку и несколько рогож.

Я тотчас, не выпив даже вечернего чая, быстро оделся и через пять минут с одним из своих чиновников ехал на вокзал. Найденный труп вместе с клеенкой и рогожами был перенесен в приемный покой. Это была краси­вая женщина лет 30—32, брюнетка, со строгими чер­тами лица. Одета она была в белую юбку, рубашку и ночную кофту, в чулках, но без башмаков. Труп был еще свежий, без всяких признаков насилия. Золотое кольцо с камнями и бриллиантовые серьги указывали на то, что преступление совер­шено без корыстных целей.

Я произвел выяснения, при каких условиях был открыт этот страшный багаж. Оказывается, весовщик обратил на него внимание. Он увидел его часа в три. Сундуки, корзины узлы, тюки проходили друг за другом через его руки, а этот странный тюк все лежал без хозяина, и его то и дело передвигали с места на место.

Весовщик указал на странный тюк своим товарищам, те — артельщикам, но из артельщиков никто такого тюка не помнил, и все им заинтере­совались до крайности. Приходя с багажом, артельщик поглядывал на подозрительный тюк и со словами: «А он все без хозя­ина!», передвигал его по прилавку. И так — каждый.

От этих движений веревки на тюке ослабли, и в 9 часов вечера один из весовщиков заметил в развернутой рогоже что-то напоминающее волосы. Об этом он сказал другим, любопытные раздвинули рогожу больше и увидели затылок. Тогда позвали жандарма, составили протокол и развернули страшный багаж. Так оправдалась поговорка: «Шила в мешке не утаишь».

Я стал спрашивать всех, не принес ли кто этот тюк по поручению или не видал ли кто человека, принесшего этот тюк, но никого не нашлось. И действительно, на вокзале народу — бездна и про­носится всевозможный багаж, не обращая ничьего внимания. Где тут заметить?

Я распорядился препроводить труп в Алексан­дровскую больницу и тотчас телеграммами отдал распоряжение всем приставам, чтобы они опросили дворников, не замечено ли которым из них изчезновение жительницы, и в случае, если такой окажется, направили бы его в Александровскую больницу с целью опознания трупа. На этом и окончились первые мои действия, после чего я уехал домой.