Работа актера над собой в творческом процессе воплощения - Константин Станиславский

{16} На занятиях с учениками Станиславский приводил мнение Ф. И. Шаляпина: «Надо петь, как говоришь, и говорить, как поешь» (в смысле постановки звука и произношения).

{17} Станиславский до конца жизни обладал звучным, сильным и гибким голосом басового тембра. Он никогда не переставал тренироваться в области звука и дикции. Новых успехов в этой области он добился в период работы в Оперной студии Большого театра (1918–1922) и заграничной гастрольной поездки (1922–1924).

2. Речь и ее законы

Печатается по машинописному тексту, в который Станиславский вносил исправления в марте 1937 года (№ 401). На заглавном листе рукописи даются два названия этой главы: «Речь и ее законы» и «Искусство говорить». Там же указано, что машинописный текст перепечатан с «ниццевской» редакции № 2 (1934), и сделана приписка рукой Станиславского: «Проверял — март 37 (после Барвихи)». Таким образом, публикуемый текст является позднейшим вариантом главы «Речь и ее законы». Он представляет собой переработку более ранних редакций той же главы (№ 399 и 398), относящихся к 1934 году. Кроме того, в литературном архиве Станиславского сохранились и другие, более ранние по времени рукописи, в которых рассматриваются вопросы сценической речи (№ 392, 409, 393/1, 408 и др.). Сохранились также выписки Станиславского из различных трудов по языкознанию и выразительности речи следующих авторов: Д. Н. Ушакова, И. Л. Смоленского, С. М. Волконского, Ю. Э. Озаровского, Д. Д. Коровикова и др.

Публикуемый текст рукописи «Речь и ее законы» не был окончательно доработан автором. Многочисленные заметки и надписи на полях рукописи свидетельствуют о намерении Станиславского продолжить работу над этой главой. Некоторые из них выражают его неудовлетворенность написанным («неясно», «повтор», «топчусь на одном месте», «лишнее, тормозит», «есть повторения», «тяжело, непонятно», «легче, короче», «путаница», «повторение» и т. п.), другие замечания указывают на то, что следует изменить или добавить в тексте. Наиболее существенные записи на полях приводятся в примечаниях.

Последние три страницы рукописи «Речь и ее законы» (№ 401) представляют собой начало новой главы «Перспектива артиста и роли», что выясняется из самого текста, и поэтому они переносятся в начало следующей главы.

{1} В предисловии к книге «Выразительное слово» Волконский указывает, что при ее составлении он опирался на следующие труды: Dr. Rush, Philosophy of the human Voice; Oscar Guttmann, Gymnastics of the Voice; G. Stebbins, Dinamic Breathing and harmonic Gymnastics.

Волконский был горячим сторонником педагогической системы сценического движения и декламации Ф. Дельсарта (1811–1871).

Отношение Станиславского к Волконскому и его эстетическим трудам претерпевало известную эволюцию, о чем говорится во вступительной статье к тому.

{2} Против этого текста, на обратной стороне листа, опираясь на мнение В. С. А. (то есть Владимира Сергеевича Алексеева, работавшего в области речи и произношения), Станиславский записал: «Это уже не законы речи, а актерское искусство. Я думаю, что к законам речи относится и орфоэпия, которая может быть сохранена только в театрах. Московский язык в жизни пропадает (французский язык в Михайловском театре, Comédie Française).

В законах речи две стороны: 1) внешняя, то есть правильное механическое произношение слов, фразы; 2) внутренняя.

В музыке надо, чтоб музыкант умел владеть своим инструментом так, чтобы ноты звучали верно (на должной высоте, не фальшиво). Затем он должен знать все приемы игры, то есть что такое стаккато, легато, forte, piano, crescendo, что такое паузы, фермато. Все это надо знать и уметь, прежде чем творить, передавать душу произведения.

В речи то же самое. Надо уметь правильно произносить звуки, слова, фразы. Научившись этому так, чтоб все это вошло в привычку, — можно творить».

{3} Отсюда и до слов «Если бы вы проделывали всегда на сцене» восстановлен текст, зачеркнутый в последней редакции карандашом, так как в противном случае теряется логическая связь изложения.

{4} Здесь подстрочное примечание Станиславского: «Выражение М. С. Щепкина» (см. письмо М. С. Щепкина к С. В. Шуйскому от 27 марта 1848 года в книге: Щепкин M. С. Записки. Письма. М.: Искусство, 1952. С. 250).

{5} Против этого текста записано: «Физические действия фиксируют тоже внимание».

{6} Здесь и в ряде других мест, где говорится о ви́дениях, встречаются замечания на полях, которые свидетельствуют о том, что термин «ви́дения» не вполне удовлетворял Станиславского. Он записывает ряд пожеланий В. С. Алексеева, который предлагает всюду, где говорится о видениях, добавлять: «и прочие ощущения» (то есть слуховые, осязательные и пр.). Представляет интерес запись Станиславского на обороте с. 16 черновой рукописи (№ 399). Против слова «ви́дения» в тексте записано: «зрительные представления» и ниже: «однажды и навсегда сказать… с ви́дениями сочетаются и другие — слуховые, осязательные представления».

К этой же странице относится и другая запись: «Ничего не говорится в книге о слуховом общении при речи».

В своей практической творческой работе Станиславский подразумевал под термином «видения» комплекс всех наших представлений о предмете и ощущений, запечатленных всеми органами чувств, (в тексте видения — с ударением на первом слоге).

{7} Текст монолога Отелло из III акта трагедии Шекспира дается здесь в переводе П. Вейнберга, исправленном самим Станиславским. Этот монолог нередко исполнялся Станиславским на уроках и репетициях с педагогическими целями.

{8} По-видимому, Станиславский не был удовлетворен этим примером, так как на полях первоначальной редакции рукописи сделана пометка: «Слова сами пугают».

{9} В музыке диезы и бемоли являются знаками повышения и понижения звука на полтона.

{10} Против этого текста в рукописи имеется следующая запись Станиславского, опирающаяся на мнение В. С. Алексеева: «Верно ли все это? Ведь если есть обязательные фонетические рисунки фразы, то они одинаково обязательны как для французского, так и для русского автора, и для Мольера, и для Гольдони; но только повышения и понижения диапазона разные, то есть, например, так:

Рисунок тот же, но в увеличенном виде… В этих случаях, если артисту не поможет подсознание, следует вспомнить фигуру, хранящуюся в его звуковой или зрительной памяти, и смело расширить диапазон этого рисунка. Это поможет ему развить (найти) требуемый темперамент и заучить так, как это требуется для данной роли».

{11} Под этим текстом Станиславским написано карандашом: «Как будто в этой главе много повторений уже сказанного. Показалось, что произошел застой, что я топчусь на одном месте».

{12} Против этого текста имеется любопытная пометка Станиславского: «В. С. А. предлагает все это выпустить, так как оно неясно. А мне жалко».

В рукопись вложена страница текста, представляющая вариант изложенного в основном тексте рукописи. Приводим его целиком.

«В речи так же, как и в музыке, forte и piano понятия относительные. Для них нет определенной, установленной меры, подобной метру или грамму. Forte — piano имеют разные градации, в зависимости от степени силы звука в предшествующей или последующей части исполняемого произведения. Все дело в контрасте. То, что было piano в одном произведении, может оказаться forte для другого, если это произведение потребует слабой звучности. Переходы от piano к forte и обратно как в речи, так и в музыке могут быть быстры, мгновенны или же постепенны. Приступая к исполнению музыкального или литературного произведения, исполнитель должен иметь перед собой перспективу того, что ему предстоит исполнить, и быть очень расчетливым по отношению к силе звука. Начав слишком piano, он может лишить себя возможности дойти до pianissimo, и наоборот, начав слишком forte, он лишает себя возможности довести звучность до fortissimo, если этого требует данное произведение… Как же поступать, чтобы не впасть в ту или другую крайность? Я полагаю, что исполнителю надо хорошо знать степень той звучности своего голоса, которую он может дать в piano и forte, и в большинстве случаев держаться, особенно в начале исполнения, золотой середины, дабы было из чего создать в дальнейшем исполнении разные степени звучности (кажется, Волконский советует это, — он прав), то есть и forte и piano… Исполнителю надо знать, как идет в данном произведении линия звучности, где и насколько она поднимается и опускается. Таких подъемов и спусков может быть несколько, но большей частью где-то есть вершина, подъем. Надо помнить об этой вершине и спуске, распределять звучность так, чтоб было из чего сделать то и другое».

{13} После этого текста Станиславский предполагал вставить фразу, которая вчерне записана им карандашом: «В. В. Самойлов сказал Мичуриной-Самойловой: „[нужен] не крик, а членораздельная речь“».