Королева Жанна. Книги 1-3 - Нид Олов

При этих словах лигеры не смогли удержать двусмысленных улыбок. Месье Жозеф также улыбнулся:

— Я вполне разделяю вашу веселость, господа… Но здесь вы все ошибаетесь. Ее голова — принц Отенский. Она полагается на него, как на Бога, и, поскольку он вполне достоин этого — будем справедливы, — он и должен быть убран. Предоставьте это мне.

Он допил свой бокал и тут же взял с подноса другой.

— Затем, — продолжал он, — я предлагаю ослабить преторианцев королевы. Между мушкетерами и гвардией царит неприличный мир; надо, чтобы их взаимоотношения были более активны… Это дело принадлежит отчасти сиятельному графу Вимори…

— Как же, позволю я убивать моих гвардейцев! — грубо сказал Уэрта. Месье Жозеф поднял брови.

— Неужели вы набираете в гвардию таких худых бойцов? Это для меня новость…

Уэрта поперхнулся и покраснел как рак.

— Далее, — сказал месье Жозеф, — гвардейцев и мушкетеров вместе полезно натравить на телогреев. Это, как вы понимаете, сделать легче — здесь столкнутся дворянство и черная кость…

Фрам покосился на гостя: «До чего же талантливая сволочь».

— Я все время внимательно слушаю вас, бас-самазенята, — заговорил Кейлембар, — но не могу вас понять. После Вильбуа вы будете первым, а вас черт несет к нам. На что вы надеетесь? Ведь у нас вы никогда не будете первым, это вы должны понимать.

— Я это понимаю, — сказал гость. — Но я и у королевы теперь не буду первым, никогда. Она будет стараться сделать первыми других. И за это, — процедил он сквозь зубы, — я ненавижу ее. Поэтому я и пришел к вам.

Его лицо и голос не давали ни малейшего повода сомневаться в искренности его слов. Герцог Правон и Олсан даже вздрогнул.

Фрам остановился перед гостем и смотрел ему в глаза. Гость под этим взглядом встал. За ним встали все.

Фрам выждал несколько секунд и затем сказал, медленно выталкивая из себя слово за словом:

— Известный всем присутствующим здесь дворянин, именующий себя месье Жозеф, от имени Лиги Голубого сердца заявляю: мы принимаем вас.

Месье Жозеф поклонился, герцог Фрам ответил ему коротким кивком. Но они не подали друг другу рук.

Совещание продлилось до рассвета. Новый план оброс деталями, цифрами, датами; распределялись роли. Гриэльс, Баркелон и д'Эксме, перемазав чернилами все пальцы, работали за секретарей. Месье Жозеф, сняв плащ и расстегнув камзол, почти беспрерывно тянул вино. Лицо его побледнело и осунулось от усталости.

Наконец все было готово, все пункты утверждены. Герцог Фрам резко отбросил портьеры с окон. Свечи задули, и в комнате стало гораздо светлее: на небе полыхала заря.

— Светло! Это хуже, — сказал месье Жозеф. — Мы засиделись, господа. Мне пора. Королева может исчезать, а вот ее тень исчезать не может, королева без тени — это неестественно… Господин генерал-капитан Уэрта, на днях я рассчитываю видеть вас в Толете. Да и вы, господа, почаще бывайте у нас на глазах, ведь вы в большинстве — верные слуги королевы… Самый страшный враг не тот, про кого знают, что это враг, — добавил он тихо, для одного Фрама, — самый страшный враг тот, про кого думают, что он друг…

Он оделся и сделал общий поклон, на который Лига ответила стоя. У дверей он глазами попросил Фрама выйти с ним.

Вернувшись через несколько минут, Фрам объявил:

— Господа, заседание закрыто. Вы честно заслужили свой сон.

Господа, потягиваясь и потирая покрасневшие глаза, стали выбираться из комнаты. Кейлембар остался.

— Что он вам сказал? — спросил он.

— Дал последнюю гарантию, чтобы ему верить, — ответил Фрам. — Он назвал имя своего конфидента. Скажу только вам, прочим знать не нужно. Это виконт д'Эксме.

Кейлембар свистнул.

— Бас-самазенята! Вот никогда бы не подумал…

— Да, и я тоже. Вы как-то странно смотрите на меня, Кейлембар.

— Ах, басамазенята, чего же тут страшного… Ведь я отлично вижу, что вы думаете то же, что и я: как такого негодяя носит земля…

— Признаюсь, подумал. Он, конечно, негодяй, но он настоящий политик, а мы с вами были жалкими дилетантами… Но пусть он не думает, что нас теперь стало трое, нет, Кейлембар, нас по-прежнему будет двое. Я принимаю его услуги, а не его руку.

Глава XXVIII

COMEDIA DE САРА Y ESPADA[97]

Motto: Итак, сударь, берите шпагу. Поклон. Голову прямо. Корпус тоже прямо. Раз, два. Начинайте, сударь. Выпадайте. Плохо выпали.

Мушкетеры лейтенанта Бразе положительно ослепли от улыбок Фортуны. Одна улыбка даровала им отпуск, вторая — наградные за усердную службу. Фортуна улыбнулась им и в третий раз: отпуск был продлен до сентября, а жалованье за вторую половину года им выплатили вперед, в самом начале августа. И поскольку понятие о счастье было у них предельно упрощенным (деньги плюс свобода, а это означало женщин, картеж и драки с кем понравится) — то мушкетеры были счастливы вполне. И раз счастье было в руках, его надо было хлебать полными ложками — лучше обжечься, чем ждать, пока оно прокиснет. И они торопились.

Странное настроение царило в Толете. Внешне все шло как будто бы по-старому; но в душном августовском воздухе носилось какое-то легкомыслие. Все стало можно. К легкомыслию примешивалась острая тревога. Ее разносили пришлые, неизвестные люди, которых появилось в городе великое множество.

Они были в большинстве отчаянные провинциалы, дикие дворяне, с медвежьими манерами и скверным выговором. У них было золото, и у мушкетеров было золото. Было золото и у гвардейцев. Откуда у них у всех появились такие деньги? Если это и беспокоило кого-нибудь, то уж не мушкетеров. Грипсолейль, ди Маро, Биран и Гилас через день напивались до изумления, и у каждого было по любовнице. Ди Маро имел сразу двух; зато Грипсолейль пользовался благосклонностью немецкой графини Уты фон Амеронген, овладеть которой он похвалялся еще весной. Если же им хотелось подраться — наезжие господа из провинции всегда были к их услугам. Вызвать их можно было очень просто — прицепившись к цвету плаща или к произношению. Грипсолейль умел вызывать людей на дуэль одним своим видом, даже не глядя на них. Если это не действовало, он пускал в ход язык — это был безотказный инструмент.

Как-то вечером они сидели в харчевне «Золотые потроха», на улице Мадеске, около Таускароры. В их обычной компании был на сей раз один гвардеец из красных колетов, по имени Монир, и двое студентов — медик Вивиль Генего и теолог Жан ди Валуэр. За белым вином и жареной гусятиной Грипсолейль донимал Монира:

— Послушайте, Монир, ну что это за имя у вас такое, прости Господи! Мне даже не верится, что вы дворянин…

— Вы оскорбляете нашего друга, — вступился ди Маро.

— О, ваш род, синьор ди Маро, насчитывает семь поколений… хорошо, пусть восемь. Перед вами я снимаю шляпу и подметаю пол своими перьями. Но меня интересует господин Монир. Скажите чистосердечно: дворянин ли вы?

— Дворянин, — ответил Монир. Голос у него был тщедушный, как и он сам. — Род наш из Тразимена, мы считаем его старше Маренского рода…

Маро удивленно поднял брови, слыша такое дерзкое сопоставление с царствующей фамилией, но Грипсолейль не обратил на это никакого внимания.

— А мне все-таки кажется, что вы не дворянин, — продолжал он свои атаки. — И не суйте мне дворянских грамот, я им не поверю Вы могли бы доказать мне свое дворянство, вызвав меня на честный бой — после первого моего слова, а сейчас и это поздно.

Как всегда, невозможно было понять, шутит Грипсолейль или говорит серьезно. Гилас крикнул:

— Не обращайте внимания, он выпил и валяет дурака.

Монир улыбнулся, показав зверушечьи зубы:

— Я так и думал, господа… Потому-то я никак не считал, что господин Грипсолейль всерьез желает драться со мной…

— А я и не стал бы драться с вами, — пробурчал Грипсолейль, прикидываясь пьяным. — Вот тут сидят славные ребята из Альмаматери — с ними почел бы за честь, хотя они всего лишь рясники, клистирщики и мочепийцы. Зато они знают, как шпагу держать.

Вивиль Генего изысканно приподнял берет двумя пальцами.

— Я не клистирщик, а хирург, — сказал он, — мое дело — резать. Больше всего на свете я люблю вивисекцию, сиречь вскрытие живого тела. Это, черт возьми, запрещено, поэтому мне приходится удовлетворять свою любознательность при помощи шпаги. Я всегда прошу противника оголиться, ибо мне интересно наблюдать вхождение лезвия непосредственно в плоть. Идеально было бы сражаться нагишом, но мне еще никого не удалось убедить раздеться донага, хотя сам я всегда готов это сделать.

Эту речь молодой живорез произнес, не переставая изящно доедать гуся. Грипсолейль одобрительно сказал:

— Отлично. Я буду вашим первым голым противником. Сегодня же.