Мигрант, или Brevi Finietur - Марина Дяченко

— Альба, — сказал Аира и шагнул ей навстречу, в поток света. — Я сохранил его!

Крокодил понимал его, как раньше, — ясно и четко; Крокодил никогда не слышал такого счастья и гордости в его голосе.

— Альба! Вот он! Я сберег твоего сына!

Альба остановилась перед ними. Мальчишка неподвижно лежал на руках у Аиры, его острый подбородок смотрел в небо, а глаза не смотрели никуда — белки проглядывали из-под опущенных зеленоватых ресниц. Девушка стояла неподвижно и чуть улыбалась.

— Альба?

Теперь ее улыбка была скептической. Девушка глядела мимо Аиры, не замечая сына, будто ей не было дела до обоих. Будто здесь, в лесу, от нее осталась равнодушная объемная копия — как в доме Шаны.

Крокодила начало трясти. Это опять ошибка; то ли мы вошли в неправильный мир. То ли неправильно по нему ходили. Ни один не искал Творца: Тимор-Алк искал — и нашел — свой страх. Аира искал — и нашел — свою вину, или свою любовь, или одно невозможно было отделить от другого…

Альба — или ее призрак — улыбнулась с откровенной насмешкой и вдруг провалилась под землю, будто под ногами у нее разверзся люк. Аира кинулся вперед, пытаясь подхватить ее, и выронил Тимор-Алка. Мальчишка упал на пышный мох, задрожал и снова вернулся в позу эмбриона — скорчившись, прижав к животу колени.

Кирпичная стена пропала. Лес и небо померкли. Вокруг струилось бесформенное, зыбкое, лишенное формы пространство; Аира обернулся к Крокодилу. Бледный, седой, с очень ясными, черными от огромных зрачков, отчаянными глазами.

— Мы ошиблись, — сказал Крокодил. — Может, есть еще путь…

Аира сглотнул, дернув кадыком. Поднял руку. Указательный палец уперся Крокодилу в грудь.

«Моя очередь, — подумал Крокодил. — Но я понятия не имею, куда и как их вести. Я всего лишь мигрант».

— Моя очередь, — сказал он вслух.

Свет моментально погас, зато вернулось небо. Небо сделалось очевидным, замерцало планетами и звездами, и Крокодил, на секунду потеряв равновесие, упал вверх.

Он утонул среди миллионов огней — будто в центре галактики, где никогда не бывает темноты.

Облака чуть разошлись, и в длинной прорехе блестели, ничего не обещая, две-три звезды. Фонари отражались в темных окнах, в стеклах припаркованных машин и в мокром асфальте; Крокодил сделал несколько шагов и остановился.

Сырой ветер мазнул по лицу и пробрался под куртку. Пленка машинного масла на поверхности лужи зарябила, пытаясь изобразить радугу, но не преуспела и снова сделалась мутной.

«Нет, — сказал себе Крокодил. — Я все помню. Что со мной?!»

Он огляделся. Картина привычной улицы, по которой ходишь изо дня в день, подействовала как затрещина; будто форма для текучего воска, будто колодка для сапожной кожи, эта знакомая до мелочей картина собрала его расплескавшееся сознание, мобилизовала, призвала к порядку.

«Любовь-кровь; я думаю по-русски, мой language стоит внутри как влитой… Что?! Мой… язык, родной язык, ничего, без паники. Англицизмы у всех проскакивают… Я думаю, связно думаю словами, это главное.

Я вернулся? Меня вернули? Я бредил? Мне все привиделось? Что случилось и куда мне теперь идти?!»

Он постоял, борясь с головокружением и боясь свалиться в лужу. Снова посмотрел на звезды. «А это огни, что сияют над нашими головами. А это огни…»

За спиной послышались шаги. По газону мягко пробежала собака, Крокодил узнал ее — это был кокер-спаниель из соседнего дома, в шапочке, подвязывавшей уши, и в камуфляжном комбинезоне. Крокодил обернулся — и заготовленное приветствие застряло у него в горле.

По влажному тротуару ему навстречу шел… нет, наверное, все-таки человек. Да, совершенно точно: человек, опутанный полупрозрачным флером. Будто вместо одного кишечника у него было два и второй проходил снаружи, как коммуникации центра Помпиду в Париже. Будто эти огромные органы были сотканы из тумана, или нарисованы светом, или устроены при помощи таинственных 3D-технологий.

Крокодил с превеликим трудом заставил свое лицо принять обычное, хоть и не очень приветливое, выражение. Сосед шел, опутанный своими представлениями о жизни: о превосходстве денег. О натуре женщин. О тупости черных. Он шел, увешанный кислым опытом, вооруженный ошибками, нагруженный бытовыми мифами, и на голове его тюрбаном возвышалось кривое заблуждение, которое сосед считал своей верой в Бога.

— Привет, Андрей, с работы? Что это ты? Пьяный, что ли?

— Есть немного, — с трудом проговорил Крокодил.

— Ты смотри, иди в постельку, а то менты заметут…

И сосед пошел дальше, окликнув собаку в камуфляже, которая радостно завиляла хвостом: чистая тварь, укрытая единственной светлой идеей — верой в хозяина.

Он нашел в кармане ключи и с первого раза, не промахиваясь, попал в скважину. Сработала память рук. От запаха прихожей — обыкновенного запаха дома, в котором смешались и пыль, и одеколон, и нотка табачного дыма, принесенная вытяжкой из соседней квартиры, — Крокодил едва не потерял сознание.

«Я дома».

Хлюпая ботинками, он прошел на кухню — семь квадратных метров. Пустой вазон на подоконнике, где был кактус, но почему-то сдох. Клетчатый стол и след от чьей-то сигареты на ламинированном полу. Крокодил опустился на табурет, подтянул к себе телефон, прослушал автоответчик. Кроме позавчерашнего звонка от заказчика, не было никаких записей.

Он пять раз подряд позвонил на мобильник Светке: «Абонент вне зоны доступа».

Светкиной маме он позвонил всего однажды, та долго бранила его за поздний звонок: «Что случилось? Ничего не случилось! Пить надо меньше, Строганов!»

Тогда он стал покорно ждать звонка, но звонка не было. Все сроки прошли.

Он сидел в квартире, как в колбе с откачанным воздухом, — до полуночи. Потом почувствовал, что задыхается, и вышел. От своей станции метро дошел до центра, пересек его по малолюдным, залитым светом улицам, миновал промзону и снова углубился в спальные районы. От него шарахались — припозднившиеся попрошайки, менты, пьянчуги, шлюхи, таксисты, обыкновенные случайные прохожие, с опаской пробирающиеся сквозь ночь. Крокодил шел, джинсы его промокли до колен, ботинки хлюпали с каждым шагом. Встречные тонули в застарелом цинизме, их жизненные ценности топорщились заскорузлыми пулеметными лентами. Крокодил шел и при виде гротескных, липких, запятнанных страхом фигур в ужасе закрывал глаза.

Он звонил Светке, ее телефон то отзывался короткими гудками, то вовсе не отвечал. Он звонил домой и прослушивал автоответчик, но там было пусто.

Потом сел аккумулятор в мобильнике.

На рассвете улицы заново ожили, новые люди потянулись под небо — кто с собакой, кто с кошелкой, кто с портфелем под мышкой. Крокодилу стало легче дышать: утром на людях лежала надежда, как светящаяся пыльца. Он видел веру под напластованиями заблуждений. Он видел настоящую любовь, искреннюю благодарность, тысячи разных привязанностей. Стоя у пустого дома, предназначенного под снос, он смотрел на старый вазон, забытый на балконе, и засохшее растение в вазоне; и балкон, и два окна над ним хранили следы длинного счастья.