Женщина в янтаре - Агате Несауле

— Хорошо. Поспешим. Идем, идем, сестренка, «я женушка твоя, я дома жду тебя», — поддразнила я. Мы обе смеялись до слез, потом снова сделались серьезными.

— Ты и вправду героическая девочка, — сказала я, беря сестру за руку.

— Ты, знаешь, не нравится мне, что мы диван так оставили. Папа мне его отдал, когда женился второй раз. Его новой жене цвет не понравился. Найти бы кого-нибудь, кто смог бы им пользоваться. Мне не хочется, чтобы его просто выбросили.

— Может быть, управляющему удастся найти кого-нибудь, — говорю я, — но нам придется его передвинуть. А вдруг под ним деньги?

Денег не было. Нашлись лишь две пустые бутылки из-под водки «Dark Eye» и аккуратно сложенный пустой мешочек из магазина напитков, без чека. Диван отодвинули от стены, там что-то белело. Беата бросилась на колени и достала одну из маминых чашек, с цветками яблони по краю. Я помню, как мама каждый месяц покупала красивую чашку; эта почему-то мне особенно запомнилась. Изнутри чашка была темная от чая. Вероятно, Улдис пил из нее во время болезни, она и завалилась, а он о ней забыл.

Мы ставим чашку в раковину. Внизу порошки, мы их составили сюда в надежде, что они пригодятся будущим жильцам. Насыпаем в чашку порошка, трем, но это не помогает.

«Придется налить отбеливателя, — думаю я, — даже если пятна не исчезнут, хотя бы посветлеют». Наливаем, оставляем на минутку, потом выливаем. Приятный, чистый запах.

Я тру чашку, а перед глазами встают картины прошлого. Русские солдаты открывают бутылки, чтобы опустошить их. Пьяные, они еле переставляют ноги, топчут подснежники, грозят нам. Ходят по клумбам, где растут нарциссы, лилии, папоротники. Поворачиваются к двум голодным девочкам и мочатся.

На соседний дом упала бомба. Один угол все еще дымится, сильный огонь сбило прошедшим ночью дождем. Мы с сестрой карабкаемся на развалины, роемся, ищем что-нибудь уцелевшее. Вокруг одни обломки, кажется, разрушено все, но мы не прекращаем своих занятий. «Смотри», — зову я. Я нашла хрупкую фарфоровую чашку, чудным образом спасшуюся. Единственная краска в этом сером однообразии — фиолетовые цветочки вдоль золотого края. Но когда я взяла ее в руки, оказалось, что это только половинка. Пользоваться ею нельзя. «Ничего, — говорит Беата, — мы все равно найдем что-нибудь, давай копать дальше».

Солдаты хватают маму и, толкая прикладами, выводят на улицу. «Все будет хорошо, — говорит Беата и сжимает мою руку. — Я о тебе позабочусь. Ведь ты младшая». Она кутает меня в старое тяжелое пальто. И на секунду в этом теплом гнездышке я чувствую себя в безопасности.

Казалось, мы обе знали, что найдем там чашку. Как и многое вокруг, находка нас не удивляет. Мы привыкли спасать то, что осталось.

— А теперь, — говорю я, — идем в гостиницу. Примем душ, мыться будем долго, с удовольствием. Потом я отвезу тебя поужинать, закажем чего-нибудь горячего, сытного, может быть, суп из бычьих хвостов и курицу-гриль, и жареный картофель, и вино, а потом кофе и много, много сливок.

— Послушать, так просто замечательно.

— Разнообразия ради поговорим о тебе. Расскажешь, как твои дела. Ты пережила очередное бедствие, это как еще одна война, теперь тебе одной надо возвращаться в Луизиану, в чужие места, все равно, что уехать за границу.

— Все в порядке, сестричка, правда. Ты мне так помогла. Я справлюсь.

— Конечно, тебе было бы легче, если бы ты работала не так далеко от всех.

— Я справлюсь. Не так все плохо. Я только хочу как можно больше сделать для Улдиса.

— Ты и так много сделала. Ты его любила и поддерживала в нем жизнь гораздо дольше, чем он мог бы сделать это сам.

— Но он все равно умер.

— Улдису пришлось пройти через очень много испытаний — изгнание, война, безработица, унижения. Разве ты могла это изменить? Нет, как бы ни старалась.

— Неужели ты думаешь, что во всем виновата война? — задает вопрос Беата. За эту неделю, что мы провели вместе, — а это самый длительный срок нашего общения с тех пор, как обе мы вышли замуж, — мы много об этом говорили.

— Я верю, что для Улдиса это частично так. Ты думаешь, что пьяные солдаты для нас прошли бесследно? Мы со многим мирились в годы своего замужества, словно не верили, что достойны чего-то лучшего.

— Мама всегда о тебе это говорила, Агаточка. Она говорила, что ты слишком долго терпишь. Все время ждала, когда ты расстанешься с Джо.

От удивления я не могу сказать ни слова.

— Как только ты защитила докторскую, — продолжала Беата, — мама стала говорить о том, что ты должна взять сына и уйти. Она хотела, чтобы ты перебралась в Индиану, к ней поближе.

— К ней поближе? Если б я знала! Все могло сложиться иначе! Почему ты мне не сказала?

И хотя со смерти мамы прошло семь лет, я по-прежнему скорблю по ее смерти, и о нашем несостоявшемся примирении.

— Она запретила. В конце концов ведь ты была замужем за Джо, какое мы имели право вмешиваться?

— Ничего себе институт брака, — бросила я. — Бейся, как знаешь, никто ни полсловечка не скажет. А когда измученная до смерти ты разводишься, начинаешь строить новую жизнь, к тебе приходят и говорят: «Вот и хорошо, мы надеялись, что именно так ты поступишь».

— Это что, из курса по феминизму? — смеется Беата. — У мамы гордости было хоть отбавляй, как и у тебя…

— А ты? — говорю. И меняю тему разговора: — Ты должна позвонить матери Улдиса?

— Завтра позвоню. И папе тоже.

— Ясно, что тебя ждет. Они оба считают, что ты должна их утешать, а не наоборот.

— Обойдется, — говорит Беата. — Я к ним привыкла. Ничего страшного. Другим приходилось еще хуже.

Если бы мне было отпущено одно-единственное желание, что бы я пожелала сестре? Пусть она будет так же счастлива, как я. Но, судя по всему, для Беаты все это пока в далеком будущем.

Даже при поддержке Ингеборг, после развода с Джо должно было пройти немало времени, прежде чем я произнесла: «Все не так уж плохо», прежде чем я попыталась что-то в своей жизни изменить, если было возможно, действовать, а не ждать. Лишь спустя много дней после знакомства с Джоном я позвонила ему.

— Вряд ли вы меня помните, но мы беседовали о… — начала я.

— Конечно, помню. О том, какую роль играют сны… о разных сортах лилий… «Черный дракон» и «Зеленые чары», не так ли?

— Да, у вас великолепная память. Я даже рада, что позвонила.

Джон засмеялся:

— Вообще-то я собирался сам вам звонить. И телефон ваш передо мной.

— Неужели? — я не поверила.

— Серьезно. Вот он, у меня, на столе, — и он назвал номер. Неплохое начало.