Стеклянный суп - Джонатан Кэрролл

За два дня до смерти Лени Саломон она пошла гулять одна. Без особых причин утром того дня она проснулась переполненной счастьем и ожиданием. Завтрак с Винсентом получился забавным и нежным. Он смешил ее историями, которых она никогда от него раньше не слышала, и с ювелирной точностью намазывал ее тосты маслом. Уже одно то, с какой заботливостью и любовью он делал такое простое дело, потрясло ее так, что у нее захолонуло сердце. Когда они покончили с едой, он взял ее руку и поднес к своим холодным губам. Долго глядел в ее глаза, не говоря ни слова, молчала и она. Все, с чем они могли жить вместе до самого конца, было в том моменте, в той комнате, в том жесте.

Потом Винсент повел собаку на прививку. В квартире без него было так пусто, а на улице стояла такая шикарная погода, что она решила выйти погулять. Она съела мороженое со свежей клубникой, сидя на улице рядом с итальянской «мороженицей» а потом наблюдала за тем, как три черно-белых щенка французского бульдога кувыркаются в витрине зоомагазина на Нойбаугассе. Ей хотелось погулять еще, но она вдруг почувствовала невероятную усталость и тяжесть. Теперь, когда беременность шла к концу, это случалось с ней часто. Иногда это приводило ее в отчаяние, казалось, будто ее тело больше ей не принадлежит. Но прогулка выдалась такой славной, что она только улыбнулась приключившемуся неудобству и стала искать, где бы присесть, чтобы продолжать наслаждаться погодой, не двигаясь с места. Она медленно дошла до парка Эштерхази и села на скамью, откуда была видна огороженная площадка для детей.

Счастливая и все еще не до конца верящая своему счастью, наблюдала она за играющими детьми. В это время дня там были одни малыши, которых привели погулять между двумя снами. Изабелла думала: «Скоро у нас будет такой же ребенок. И мы тоже начнем приходить сюда или в какой-нибудь другой парк с коляской, рюкзачком с запасными пеленками, пластиковой бутылочкой, наполненной любимым соком Энжи, и красной пачкой сухариков». Пока она думала об этом, ребенок шевельнулся внутри ее. Из-за того, что он повернулся в тот самый миг, Изабелла решила, что Энжи вместе с ней рассматривает площадку: песочница, качели, горка… Когда он подрастет, они будут играть со всем этим. Вот здорово будет. Сколько же еще хорошего впереди!

Изабелла переживала совершеннейший момент и понимала это. Она хорошо знала, что от жадности, по недомыслию или слепоте упустила в своей жизни много таких мгновений, но только не это. Она полностью отдавала себе отчет в том, что, пока она сидит здесь, смотрит на детей и думает об Энжи, проходит одно из тех редких мгновений ее жизни, когда мечты сплетаются с судьбой и минуты превращаются в совершенство. Что может быть лучше?

— Здравствуй.

Она была так погружена в счастье и покой этого мига, что не обратила внимания на голос, прозвучавший где-то на периферии сознания.

— Ничего, если я здесь присяду?

Совершенно спокойно она подняла глаза и увидела, что рядом со скамейкой стоит она сама, только в другой одежде. И удивилась тому, что нисколько не удивилась.

— Да, конечно. Присаживайся.

Изабелла медленно села и для удобства повернула ноги вбок.

— Мне нужна твоя помощь. Сама я не могу этого сделать. Я не справлюсь, а ты справишься.

Та, которая сидела на скамье и смотрела на детей, знала, что это так: у нее было такое чувство, что она может справиться со всем на свете.

— А что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Поменяйся со мной местами. Ты ведь еще по эту сторону стекла и можешь это сделать. Ты еще кое-чего не знаешь, но это не имеет значения. Важно то, что ты сильная и полностью контролируешь ситуацию, а я нет. Винсент не заметит никакой разницы между нами, если ты ему не скажешь… Я так хорошо помню тот день в парке; я помню, какой удовлетворенной и уверенной чувствовала себя тогда; просто уверенной во всем. Когда это было, месяц назад? Я не могу вернуться, потому что ушла по своей воле. Но ты живешь здесь и сейчас, поэтому, пожалуйста, возьми остаток моей жизни себе. Нашей жизни, сколько бы ее ни осталось. Совершенно искренне я предлагаю тебе занять мое место в том мире. Возьми силу, которую ты ощущаешь сейчас, в эту самую минуту. Возьми счастье, и ожидание, и надежду… — Она начала задыхаться. — И проживи остаток нашей жизни с ними там. Ты сейчас куда сильнее, чем когда-либо буду я.

— Не надо больше ничего говорить. Я согласна.

Выражение ее лица встревожило бы Патнема, случись ему увидеть ее тогда. Потому что такое выражение может иметь лишь человек, без сомнения идущий к цели и уверенный в том, что это добрая цель. Выражение, которое говорит: «Я знаю, зачем я здесь и что мне надо сделать. Не пытайтесь меня остановить».

Услышав, что она согласна, другая Изабелла обмякла и подалась вперед, напряжение, сковавшее ее спину и плечи, начало уходить. Она шумно выдохнула, потом задышала ровнее, стараясь привести дыхание в норму, прежде чем продолжать говорить.

— Как это делается? Как это работает?

— Сначала я должна рассказать про бабочек. Синих Морфо. И камуфляж. Нам надо их перехитрить. Патнем не должен увидеть настоящий цвет твоих крыльев. «Черным к врагам, синим ко всем остальным».

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

На несколько секунд ее взгляд скользнул с нервной расстроенной женщины на другом конце скамьи к детям, игравшим в песочнице футах в десяти от обеих. При виде их она невольно улыбнулась.

Патнем видел, как Изабелла встала и отошла от стола, но не придал этому значения. Решил, что она, наверное, расстроилась от того, что он наговорил ее приятелю. Проследив за тем, как она идет в другой конец парка, Патнем снова перенес свое внимание на Этриха.

— Когда я шел сюда на встречу с тобой, Винсент, то видел престранную вещь. Я должен тебе рассказать. По улице мне навстречу шел какой-то человек, вроде бомж, но не совсем. Ну, ты понимаешь, о чем я, — не совсем потрепанный, но и не респектабельный. Я это заметил и стал думать, как к нему отнестись. Потом я обратил внимание на то, что он прижимает сложенные лодочкой ладони ко рту. Подойдя ближе, я увидел, что в ладонях у него голубь, которого он без конца целует.

Патнем умолк, ожидая какой-нибудь реакции. Этрих смотрел на свои руки, сложенные крест-накрест на столе, и ничего не отвечал. У него за спиной в «бебий баскете» скривил губы Броксимон. Он уже давным-давно скрестил руки на груди, не доверяя ни одному слову Патнема.

— Гадость какая, а? Целовать городского голубя, подумать только! Грязного, возможно, переносчика болезней… Ужас! А знаешь, что случилось потом, Винсент? В мозгу у меня как будто что-то щелкнуло, и я понял, что этот человек любит эту птицу. То, что он делает, мне кажется отвратительным, а ему нет. И кто из нас прав? Может быть, он знает что-то, чего не знаю я?