Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

В 9-м часу мы прибыли в дом, занимаемый в Систове Геровым (губернатор). Ночлег устроили весьма изрядный. Денег на содержание моих лошадей и прислуги в мое отсутствие издержали весьма много (слишком 1200 руб. вместе с бухарестскими). Расплатившись утром, я собирался в путь, но оказалось, что Евангели остался ночевать в Зимнице и запоздал с вещами. Затем открылось, что мой фургонный кучер - отставной солдат - спился и пропил даже свое платье, кормил плохо лошадей и пропадал по нескольку дней в кабаках. А губернатор, обязавшийся смотреть, ничего не знал. К довершению всего кучер этот в последнюю минуту (в пьяном виде) отказался запрягать лошадей в фургон и участвовать в зимнем походе! Пришлось наскоро находить другого. Христо подыскал молодого болгарина, и Евангели взялся сам править в случае надобности. Все это задержало меня в Систове до 1-го часу пополудни. Наконец, я выбрался, отправив свой обоз. Дороги плохи, скверны и изрыты десятками тысяч повозок, беспрерывно тянущихся к Плевне, [так] что опасаюсь, что мой фургон развалится, не доехав до Порадима. Вместо моего рыжего (проданного Меншикову) купил под Христо (за 15 золотых) турецкую вороную отличную лошадку.

По карте и с расспросами доехал бы я благополучно до Булгарени, но комендант, желавший прислужиться, дал провожатым "по новому пути" казака. Тот нас водил зигзагами из деревни в деревню даже без дорог, по оврагам, заставив сделать 20 верст лишних и приучить лошадей. Когда уже стемнело, прибыл в деревню, лежавшую вне нашего пути. Со свойственным мне упорством я решил идти все-таки в Булгарени, взяв конного болгарина с проводником. Плутали и бедствовали мы немало, но в 9 час. добрались до Булгарени и расположились ночевать у священника в доме, состоявшем из двух комнат. В главной помещалось вповалку все семейство и рабочие отсутствовавшего попа (4 женщины, 3 мужчины и 5 или 6 детей). Все лежали вповалку без всякой церемонии. В другой комнате передней - поместились на полу (на подушках коляски и шубе) Базили и я. Тут же, по моему настоянию, захрапел Дмитрий. Приятное сообщество и славный ночлег! Какое разнообразие впечатлений. Quels rapprochements! Quelle atmosph В 8-м часу утра отправились мы далее и около 11-ти, странствуя среди мглы, измороси и тумана, добрались до Порадима.

Коляску мою увидал Милютин и сказал государю, что я, вероятно, приехал. Тотчас же пришли приглашать меня на завтрак к его величеству. Едва успел поместиться в отведенной мне землянке и умыть руки. Дмитрий в ужасе от обстановки; il est d'une humeur de chien de fa que je cherche me passer de lui**.

Государь приказал приготовить мне квартиру (все в землянках, исключая самого государя, Адлерберга и Милютина), а потому мне'дали кровать походную, стол и железную печку и покрыли стены и часть пола, то есть земли, солдатским сырым сукном. Маленькое окошечко будет заделано рамою со стеклом. Довольно тепло, но не скажу, чтобы приятно и весело! Анна Матвеевна была бы в отчаянии при виде мрака, господствующего в моей землянке. Приходится почти весь день сидеть со свечкою. Дай Бог уберечь мои глаза и поскорее кончить нашу стоянку под Плевною. Погода отвратительная, и грязь липкая, глубокая, непролазная.

Принят я был государем самым благосклонным образом. Его величество расспрашивал меня о всех вас и о батюшке, а также о моем здоровье. За завтраком и за обедом (государь обедает отдельно, и к его столу всякий раз приглашаются отдельно лица свиты и иностранцы) его величество вспомнил, что день твоих именин, и пил за здоровье твое, графини Тизенгаузен и графини Адлерберг. После завтрака я был позван на совет. Толковали о возможных условиях мира61. Я считаю неправдоподобным, чтобы турки теперь стали просить мира, разве бы Эрзерум и Плевна пали одновременно. Но из Армении вести неутешительные. Войска наши отказываются от атаки Эрзерума в нынешнем году и располагаются на зимние квартиры у Гассан-кале и Девенбойни. Мухтар успеет укрепиться и собрать новые силы. Осман держится по-прежнему, и хотя дезертиры, продолжающие являться ежедневно, утверждают, что турки голодают, но храбрый паша и не думает еще о сдаче, расстреливая всех тех, которые об этом заикнутся.

По всему пути вереницы повозок, как по Невскому проспекту. У одного интендантства 50 тыс. повозок в ходу! Саранча, все съедающая! Что же будет, когда выпадет снег, станет мороз в перемену с оттепелью и дороги еще более испортятся?

Обедал я опять у государя и затем, посидев у Адлерберга и Милютина, собрался домой с фонарем в руке. Вихрь дул в лицо, а дождь мочил сверху, нога по щиколотку уходила в липкую грязь, тянувшую сапоги с ног. Претерпел я много, пока добрался до дома, сбившись несколько раз с пути. Добрый солдатик мне помог выкарабкаться из грязи. Темень ужасная, а собаки окружают и кидаются отчаянно. Дмитрия нашел я спящим, и чтобы наказать меня за Порадим, не дал он мне чаю. Написал я два листика и лег спать, положив Дмитрия с собою. С 5-го часа не стало спаться, думы лезут в голову и не дают покоя. Смешно становится, когда всмотришься в трущобу, где поместился я.

Радостное известие: фельдъегеря направлены снова на Казатин, и наши сообщения, следовательно, обеспечены. Люби меня крепко, и все устроится во благо. Береги свое здоровье, тогда и мое не поколеблется. Смотрю бодро и весело в будущее: я начал свою зимнюю кампанию в день св. Екатерины, как и конференцию. Обнимаю вас тысячекратно. Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю и благословляю деток. Твой вернейший друг и многолюбящий обожатель Николай.

Турки полезли к Тырнову чрез Елену. Отбиты, но у нас большая потеря, и мы потеряли 11 орудий!! Увы, еще другое нерадостное известие: вследствие несовпадения поездов в Яссах фельдъегерям приказано ехать на Галицию.

No 40(4)

26 ноября 1877 г. Порадим

Не знаю, дойдут ли исправно до Киева два конверта, отправленные мною вчера с фельдъегерем к тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя: один с письмом, другой - с фотографическою группою, изображающею мой бивак в Горном Студене. Так хотелось бы скорее удостовериться, что сообщения наши вполне обеспечены. Когда-то я дождусь от тебя доброй весточки. Вообрази - почта и телеграф румынские ходят исправнее и дешевле (!), нежели наши!

Прежде нежели продолжать мой дневник, я припомнил, что ничего еще не сказал тебе как хозяйке о беседе моей с Мельниковым в вагоне до Казатина. Признаюсь, мысль моя блуждала, и на сердце было так тяжело, что болтовня Мельникова мне крайне надоела, и я, наконец, попросил его оставить меня одного. Но на одно обстоятельство считаю необходимым обратить твое внимание, ибо забыл поговорить о том с Мельниковым: гоняют ли на корде твоих верховых лошадей и вообще доставляют ли им надлежащее движение на воздухе? Ведь без этого лошади заболеют и падут на ноги. Полагаю, что за неимением берейтора вернее не дозволять их ездить (остальных, то есть серого, гнедого и мужика можно). Мельникову надо дать положительную и письменную инструкцию, как обращаться с нашими арабами, ибо у меня остался в памяти дикий вопрос, сделанный им мне в последнюю минуту и доказавший мне, что нужны меры осторожности. Он спросил меня, жалуясь на непроизводительность Дервиша, нельзя ли воспользоваться присутствием в Немиринцах других арабских жеребцов? Comment cela vous plait?* Ты можешь себе представить, какой окрик дал я в ответ. Но достаточно, чтобы такая мысль могла зародиться. Общество конское, в котором находятся Джирид и Немель, многочисленно, хотя и не принадлежит к числу избранного. Долго ли тут до беды? Надо охранить их строжайше от искушения и случайности. Полагаю, что ты поручишь написать о том обстоятельно Решетилову. Скажи Павловым, что начальство теперь ими довольно.