Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Эти слова успокоили меня. Эсмеральда помолчала, потом высказалась начистоту:

— Савонарола был прав: этот Папа и в самом деле Антихрист. Александр всегда собирался дозволить Чезаре убить Альфонсо; он всегда об этом знал — даже тогда, когда пришел в Зал сивилл и клялся в обратном. Он точно так же виновен, как и его сын, а может, даже больше, поскольку он мог в любой момент остановить это злодеяние.

Эсмеральда отвела меня в постель, уложила как есть, одетой, укрыла и сама примостилась рядом.

— Вот. Я не отойду от вас ни на шаг. Если вам станет страшно, просто протяните руку и дотроньтесь — я буду тут. Господь с нами, донна. Он нас не покинул.

Когда она уснула, я в страхе села на кровати; мне померещилось, будто я снова стала девочкой и нахожусь в Неаполе, а вокруг в темноте стоят мумии из музея моего деда. Я задрожала под одеялами, когда мне представился хитро глядящий на меня Роберт с выдубленным лицом; его раскрашенные мраморные глаза блестели, редкая прядь каштановых волос свисала с морщинистого черепа. Он приветствовал меня широким жестом.

«Добро пожаловать, ваше высочество…»

Я заплакала. Я не хотела туда идти. Мне не хотелось попасть в созданное Ферранте мрачное королевство безумия и смерти.

Перед рассветом, когда небо посерело, я прокралась на балкон и отыскала флакон с кантереллой, а потом спрятала его среди своих драгоценностей, пока Эсмеральда не проснулась. Скоро, — сказала я себе. Скоро я буду достаточно сильной, чтобы пустить ее в ход.

Я впала в какое-то сумеречное состояние сознания. Днем я без конца бродила по запутанным дорожкам сада — за мной в почтительном отдалении следовал стражник, — до тех пор, пока не выбивалась из сил. По ночам я сидела на балконе и упорно вглядывалась в темноту, время от времени впадая в панику из-за того, что я не вижу Везувия. Я говорила Эсмеральде, что дремлю, сидя в кресле на балконе, — но я совсем не спала, и мой рассудок достиг пугающей ясности и быстроты безумия.

Однажды, неистово меряя шагами дорожки сада, я услышала колокола собора Святого Петра… и в этот миг в моем воспаленном сознании всплыли слова донны Эсмеральды, да так и не пожелали уходить. В этот момент меня посетило божественное откровение: мне стало ясно, как свершить правосудие над Борджа. Но для этого требовалось прибегнуть к хитрости. Я остановилась и подождала, пока запыхавшийся стражник догонит меня.

— Я пойду на балкон, — любезно сказала я ему. — Мне хочется посмотреть на город.

Я быстро вернулась в замок и по лестнице добралась до большого балкона. Широкая улица под ним была заполнена паломниками и торговцами; они находились так близко от меня, что я с легкостью могла бы что-нибудь добросить до них. И уж конечно, они находились в пределах слышимости.

— Жители Рима! — крикнула я, перегнувшись через перила балкона. — Паломники, приехавшие в Священный город! Слушайте меня! Я — Санча Арагонская. Моего брата Альфонсо умертвили по приказу его святейшества, Папы Александра Шестого, руками гонфалоньера Чезаре Борджа! Этот Папа — Антихрист, как называл его Савонарола: он закоренелый прелюбодей и убийца! Он убил родного брата, чтобы завладеть тиарой, дозволил убить родного сына, Хуана, а теперь убил Альфонсо, герцога Бишелье, мужа Лукреции…

Стражник схватил меня за руку и попытался утащить прочь. Я расхохоталась и вырвалась с силой, порожденной безумием.

— Паломники! Римляне! Бог призвал вас, дабы свергнуть Александра! Не медлите! Сколько еще людей должно умереть? Скольких еще должны убить, прежде чем он поплатится за свои преступления?

Внизу, на улице, начали собираться люди; они в изумлении смотрели на меня. Какая-то старая монахиня в белом одеянии перекрестилась и забормотала молитву. Молодой священник в черной рясе замахал руками, подзывая своих спутников, и указал на меня. Прохожие останавливались и принимались слушать. Одни из них хмурились, другие смеялись.

Почему они бездействуют? Почему они до сих пор еще не кинулись во дворец понтифика и не выволокли Александра на улицу? Я же ясно им все сказала…

Я вещала еще некоторое время. Наконец двоим солдатам удалось скрутить меня. Я посмотрела им в глаза, уязвленная и недоумевающая.

— Разве вы не слышали, что я говорю? Разве вы не видите зла? У вас есть оружие — так воспользуйтесь же им!

Но они не подняли оружия против Папы. Вместо этого они, ругаясь и пинаясь, оттащили меня в покои. Дальше я смутно помню лишь встревоженное лицо донны Эсмеральды и какого-то врача; он заставил меня выпить лекарство, от которого я впала в оцепенение. В конце концов я уснула.

Когда я проснулась, появился Джофре. С этого дня он навещал меня каждый вечер — куда чаще, чем в те времена, когда я была в Ватикане желанной гостьей. Он приносил мне маленькие подарки: украшения, безделушки. Однажды вечером он тайком принес миниатюрный портрет Альфонсо, принадлежавший Лукреции, — ей не позволили взять этот портрет с собой в Непи.

Донна Эсмеральда не отходила от меня ни на шаг. Она больше не позволяла мне сидеть на балконе целыми ночами, а поила по вечерам горьким снотворным и укладывала в постель. Еще она заставляла меня съедать хотя бы по кусочку всякий раз, когда нам приносили еду, потому ко мне отчасти вернулось самообладание. Я научилась мило общаться с Эсмеральдой и Джофре, когда это требовалось, и сохранять в их присутствии видимость здравого рассудка.

Так я проводила дни в праздности, бродя по саду в сопровождении часового. Лишь там, вдали от моего мужа и Эсмеральды, я давала волю своему безумию: я непрестанно бормотала себе под нос, ведя долгие беседы с Альфонсо, с моим отцом, а чаще всего со лживой стрегой.

«Сердце, пронзенное одним мечом». Теперь я обладала им, но моя попытка применить этот меч против Чезаре провалилась. Я чувствовала этот меч в себе, как чувствуют занозу; он непрестанно колол и терзал меня. «Почему мне не дозволено было убить его?» — спрашивала я у стреги, но раз за разом получала один и тот же ответ: «В должный срок…»

По ночам, несмотря на лекарства врача, мне снились сны; в них хохочущие солдаты уносили прочь от меня белое, изрубленное тело Альфонсо.

Месяц шел за месяцем. Злосчастное лето сменилось осенью, а затем и зимой. Джофре прислал мне несколько моих лучших платьев, на выбор, и я отправилась вместе с ним на рождественскую мессу в соборе Святого Петра, как будто я не была пленницей Борджа. Я прошла мимо Папы и Чезаре, но ни один из них не встретил моего обвиняющего взгляда и вообще никак не показал, что заметил мое присутствие. После мессы меня не пригласили на семейный обед, хотя Джофре обязали пойти на него, а вместо этого отправили обратно в мои покои.

Я как будто не была ни живой, ни мертвой, а пребывала в своего рода чистилище: поскольку я принадлежала к Арагонскому дому, меня считали слишком опасной, чтобы позволить мне жить среди Борджа и иметь доступ к их тайнам; но в то же самое время, поскольку я была женой Джофре, практически не посвященного в их тайны, во мне не видели угрозы, из-за которой меня стоило бы убивать.

Пришла весна. Я жила в оцепенении, без всякого смысла; тоску развеивали лишь разговоры с мертвыми да визиты моего мужа. Джофре изо всех сил старался приободрить меня, но те моменты, когда его присутствие не отвлекало меня, были воистину мрачными.

Я продолжала часами бродить по саду, пытаясь посильнее утомить себя, чтобы побыстрее пришел сон, а с ним и забвение. Однажды днем, шагая по песчаной дорожке — ее с обеих сторон окружали розовые кусты, усыпанные благоухающими цветами, — я заметила, что навстречу мне идет еще одна благородная дама, сопровождаемая стражником.

Я хотела было развернуться и удалиться побыстрее. Я не желала ни с кем общаться, равно как и выслушивать веселую болтовню. Но прежде, чем я успела убежать, женщина приблизилась, кивнула мне и улыбнулась. Потом она обернулась к своему сопровождающему и сказала:

— Мы немного прогуляемся вместе.

Шедший за ней молодой солдат кивнул, а моему, похоже, было все равно: эти двое, судя по всему, были знакомы и ничуть не возражали против того, чтобы идти за нами, тихо переговариваясь.

Женщина поклонилась. На вид ей было лет двадцать пять; у нее были блестящие черные волосы и прекрасное, классическое лицо римской статуи.

— Я — графиня Доротея де ла Крема.

— А я — сумасшедшая Санча Арагонская.

Моя собеседница ни капли не удивилась; ее улыбка сделалась ироничной.

— Мы все здесь — сумасшедшие женщины Чезаре. Я тоже одна из его пленниц. — Голос ее смягчился, сделавшись печальным. — Проходя со своей армией между Кервией и Равенной, он убил моего мужа и захватил наше поместье. — Она устремила на меня взгляд своих темных глаз. — Говорят, вы были его любовницей.

После стольких лет, проведенных в доме Борджа, я оценила ее прямоту по достоинству.

— Когда-то была, — ответила я. — Но я не смогла любить человека, который оказался убийцей. Теперь я презираю его всем сердцем.