Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

В цитируемом нами последнем письме Сигизмунда король не зря выговаривал Ивану о движении русских войск. В ту осень московские воеводы действительно следовали с крупными силами из районов Смоленска и Вязьмы в сторону литовской границы, так что могло показаться, будто затевается серьезная военная акция. Но ничего серьезного не произошло. Остановившись на московско-литовском рубеже, заложив там несколько новых острогов и поставив в них гарнизоны, войска повернули назад. В следующем году такую же невыразительную демонстрацию сил провела литовская сторона. Собрав до 60 тысяч войска, король дошел до границ со Смоленской областью, где повоевал несколько приграничных сел. В начале 1568 года гетман Ходкевич осадил крепость Улу, но, не добившись успеха, через три недели снял осаду, после чего военная активность Литвы снова сошла на нет. Мира не было, но и война по-настоящему не желала разгораться. Результатом такого осторожного приграничного прощупывания друг друга стала новая попытка короля возобновить переговоры. В самом конце 1568 года в Москву снова прибыл гонец от литовского короля с просьбой опасной грамоты для послов. Интересно, что на этот раз, обращаясь через гонца к Ивану Васильевичу, Сигизмунд впервые назвал его царем. Опасная грамота была выдана, но вместо послов в Москву в начале 1569 года вдруг пришла весть, что литовцы неожиданным нападением захватили русский город Изборск и пленили тамошнего воеводу. Царь повелел немедленно отбить у врага город, что и было исполнено, но сама такая враждебная акция чуть не сорвала готовившиеся переговоры.

В то же время неожиданно обострилась обстановка на юге, но на этот раз дело не ограничилось участием в нем только крымской стороны. В восточные интересы Москвы вмешалась Турция. Как выяснилось позже, все предыдущие годы, начиная с астраханского завоевания, Османская империя, не признавшая присоединения Астрахани к России, готовилась к ответной акции против Москвы. Стратегическое положение Астрахани для турок было важнее, чем Казани. Через Астрахань и далее через Каспий лежал водный путь во враждебную для Турции Персию.

Весной 1569 года турецкий экспедиционный корпус в составе 15 тысяч человек начал свой поход от турецкой крепости Азов, что в самых низовьях Дона вверх по реке. Пехота с артиллерией двигались на судах, конница шла берегом. За турками выступили их вечные союзники — крымские татары. В пути следования к последним примкнули орды ногайцев и черкесов.

Подойдя к месту, где Дон ближе всего сходится с Волгой, командование союзной турецко-татарской армии предприняло отчаянную попытку прокопать между обеими реками канал и провести по нему свою флотилию с войсками и вооружением. Попытка оказалась тщетной, что и предопределило неуспех всего предприятия. Перетащить волоком до волжского берега суда и тяжелые орудия было не под силу, после чего в лагере союзных войск приняли решение отправить суда с тяжелой артиллерией обратно к Азову. Турецко-татарская армия вышла к Астрахани, имея лишь несколько легких полевых орудий, а потому обстрел крепости не дал противнику положительного эффекта. В результате после двух недель бесполезного топтания под стенами Астрахани противник снял осаду и отступил.

Тем временем готовы были возобновиться очередные переговоры с Литвой.

Литовские послы прибыли в Москву в следующем 1570 году, но к этому времени произошло воистину эпохальное событие, имевшее важное значение не только для той эпохи, но и на будущее.

Наши отечественные историки особенно подчеркивают, что правление Сигизмунда-Августа отмечено тремя знаменательными событиями. Во-первых, войной с Москвой и, как следствие, разделом Ливонского Ордена в пользу Литвы, во-вторых, наступлением реформации и успехами протестантства и, наконец, в-третьих, Люблинской унией, окончательно завершившей объединение Польши и Литвы в одно общее государственное образование. Но если первые два остались событиями текущего дня, то последнее во многом предопределило судьбу нескольких последующих поколений, как самих поляков и литовцев, так и их соседей. Во всю мощь влияние этого события сказалось на дальнейшей истории Московского государства.

Мы видели, что где-то с середины 60-х годов война на западе, запомнившаяся по грому сражений первых ее лет, вдруг стихла и далее потекла вяло, скучно и как бы нехотя. После блестящей победы над Полоцком в 1563 году и поражения Шуйского под Оршей в 1564 у обеих сторон спал воинственный пыл и опустились руки. И если не знакомиться с общей историей как России, так и Литвы и не знать того, что тогда творилось вдали от театра военных действий, ограничивая свой интерес сугубо батальными событиями, то действительно может создаться впечатление полного уныния, вдруг охватившего обоих противников. Причем впечатление это не изменится, если еще принять во внимание и дипломатические потуги обеих сторон, отличавшиеся, как мы видели, все той же пассивностью и больше напоминавшие проволочку времени. Но впечатление это обманчиво. И в этом легко будет убедиться, если посмотреть на как никогда в те годы оживленную внутриполитическую жизнь, буквально бушевавшую тогда по обе стороны московско-литовской границы. И, наверное, именно потому и притихли военные страсти, ибо каждой из сторон оказалось не под силу, окунувшись в стихию внутренних забот, продолжать активные боевые действия. Оттого-то каждая и стремилась тянуть время в бесконечных посольских переговорах. Но насколько различными были цели устремлений каждой из сторон в своей внутренней политике, а еще более различались между собой способы их достижения!

Формально цели были вроде бы одинаковы. И там и там правители держав-соперниц стремились к усилению государственности. Но безумная политика Грозного привела к результату, обратному поставленной цели.

Мы не случайно, как это может показаться, вдруг перешли от внешней политики Грозного, от Ливонской войны к несколько иной стороне деятельности Ивана IV. Но, называя причины смены победной эпохи на полосу неудач, приводя те или иные доводы, обусловившие такую смену, нельзя обойти стороной внутреннюю политику русского царя, которая не могла не сказаться на внешних успехах. Кровавый, бессмысленный террор внутри страны неуклонно вел Россию к тяжелому поражению на фронте. Это, конечно, не единственная причина военных неудач, но одна из них, ведь именно начало этих неудач совпало с резкой переменой во внутренней политике Грозного.

Вторая половина 60-х годов стала пиком безумств русского царя, именно этот период времени предопределил расстройство государственного механизма, разруху, получившую в нашей истории название «великого разорения», тяжелое поражение в войне и заложил основы самого страшного явления нашей истории, известного как Смута. Результаты деятельности литовского правителя диаметрально противоположны. Достаточно сказать, что через четверть века после окончания Ливонской войны, то есть во время Смуты, когда Московское государство встанет на грань исчезновения с политической карты, объединенное Польско-Литовское государство чуть не поглотит его. И такой дисбаланс сил сложится именно благодаря основам, заложенным каждым монархом под свое государство во второй половине 60-х годов XVI века.

Внутригосударственная деятельность царя Ивана в эти годы нашему соотечественнику известна. Но мало кто у нас знает, что эти же годы для польско-литовского короля стали временем самых напряженных усилий и острой внутриполитической борьбы за окончательное объединение Литвы с Польшей. Причем борьбы, несмотря на весь ее накал и противоборство, как отдельных лиц, так и целых партий и группировок, бескровной, без привлечения к арсеналу средств таких свойственных нашему отечеству атрибутов, как плаха и виселица.

Внутреннее состояние Польско-Литовского королевства в последние годы жизни последнего Ягеллона в плане взглядов на политическое единение можно передать словами историка Иловайского:

«По мере того как бездетный Сигизмунд-Август приближался к старости и ясно становилось, что вместе с ним должна угаснуть литовско-польская династия Ягеллонов, все более и более выдвигался тревожный вопрос о дальнейшей судьбе единения Польши с Литвой. Начиная с Казимира IV, Литва и Польша фактически уже более ста лет имели одного государя, за исключением короткого промежутка (при Яне Альбрехте и Александре). В особенности, два такие продолжительные царствования, как Казимира IV и Сигизмунда I, много содействовали тесному сближению обеих половин соединенного государства или, вернее, подчинению литовско-русских земель польскому влиянию. Сигизмунд I еще при жизни своей короновал своего сына и великим князем Литвы, и королем Польши, чтобы обеспечить ему наследование в обеих странах и вместе упрочить их политическое единство. Это единство, доказав на деле свою пользу в случаях борьбы с сильными соседями, составляло теперь насущную и взаимную потребность обеих стран. Но отношения их к вопросу о самой форме единства были различны. Меж тем как литовские чины довольствовались одним внешним союзом или чисто личной унией, т. е. совмещением обеих корон на одной голове, и старались удержать свою самостоятельность во внутренних делах, поляки, наоборот, стремились к полному слиянию обеих стран в одно государственное тело с общими правами и учреждениями. В сущности, они стремились к господству в обширных и благодатных литовско-русских землях. Отсюда в царствование последнего Ягеллона происходит любопытная и деятельная борьба, исход которой, впрочем, не трудно было предвидеть, если с одной стороны взять в расчет замечательное единодушие поляков в этом деле, а с другой — отсутствие единодушия между чинами собственно литовскими и западно-русскими и недостаток политического центра, около которого они могли бы сосредоточиться. Сама Ягеллоновская династия ополячилась и еще ранее склоняла решение вопроса в польскую сторону; а теперь в лице своего последнего представителя явно стала на ту же сторону, чем дала ей решительный перевес. Наконец, ничем не огражденное географическое положение Литовско-Русского государства, между Польшей и надвигавшейся с востока Москвой, заставляло его возможно скорее и теснее примкнуть к первой, чтобы опереться на нее в борьбе со второй».