Говорят сталинские наркомы - Георгий Куманёв

Приехал в Москву, пришел в ЦК партии, в названный секретариат. Представился секретарю, он назвал себя: «Поскребышев». Это был малого роста, полноватый человек. Глубокую лысину обрамляли остатки рыжих волос. Я удивился, что у товарища Сталина такой невзрачный секретарь. Потом, сойдясь с Поскребышевым поближе, понял, что пословица «внешность обманчива» как раз и про него. Умен был очень, а память имел феноменальную. Никогда и ничего, никакой мелочи не забывал. Видимо, Сталин, который и сам имел необыкновенную память, ценил это качество в Поскребышеве.

— Почему не приехали вовремя? — спросил Поскребышев.

— Приехал, — говорю, — два дня просидел в приемной Бакулина.

— Ну и зря, — сказал Поскребышев. У него и без Вас дел по горло. ЧП за ЧП.

Тут же встал из–за стола, прошел в кабинет, вернулся: «Проходите!» Я вошел и впервые так близко увидел Сталина. Издали, на трибуне, он выглядел рослым, а в действительности оказался немного ниже среднего. Поздоровавшись за руку, Сталин спросил:

— Знаете Западную дорогу?

— Знаю.

— Как знаете?

Я рассказал, что работал на Западной дороге инспектором–реви- зором, изучил ее пропускную и провозную способность, узкие места.

Обрисовал, как понимал, стратегическое значение дороги как кратчайшей связи центра с западными приграничными районами.

Сталин сказал:

— Эта дорога для нас особо важная. Знакомы с ее руководством? С Русановым и Сааковым?

— Хорошо знаком, товарищ Сталин.

— Как они? Дайте характеристики.

— Русанов старый чекист. Работал еще с товарищем Дзержинским. Член партии с 1917 г. Трезвенник и даже не курит.

— А Сааков?

— Старый большевик, — ответил я. — С 1906 г. Военный политработник. Работал с товарищем Ворошиловым. Человек доступный и авторитетный.

Не переменив тона, Сталин сказал:

— Ваш Сааков — польский резидент, он арестован. Он завербовал Русанова.

Сталин курил трубку, жестко смотрел на меня. Меня бросило в жар. Сейчас он скажет: «Уходите!» Но уйду недалеко… Тем временем Сталин подошел к столу, взял бумагу и протянул мне: «Читайте!» Это было решение Политбюро ЦК ВКП(б). Меня назначили начальником Западной железной дороги. Сталин спросил:

— Почему покраснели? Рады или ответственности испугались?

Ну что ответишь? Думал, схлопочу арест, а получил пост начальника важнейшей дороги. Есть отчего крови броситься в голову! Но отвечать–то Сталину надо. Я ответил:

— Наверное, от гордости, что Политбюро оказало мне такое высокое доверие. Я помню Вашу речь на приеме военных «академиков» в Кремле и понимаю, что от меня требуется. Отдам все силы, чтобы дорога с последнего места вышла в передовые.

— Хорошо! — сказал Сталин. — Только не объявляйте себя сразу начальником дороги. Представьтесь секретарю Смоленского обкома товарищу Савинову, ему скажете, что назначены начальником дороги. Для всех остальных вы — уполномоченный ЦК партии по проверке дороги. Выехать надо незамедлительно. Пока что Русанов под домашним арестом. Вам срок для приема дороги семь дней. После чего Русанов будет арестован уже по–настоящему.

В тот же день я выехал в Смоленск.

Приехал в два часа ночи. Спрашиваю дежурного по станции: «Где управление дороги?» Отвечает: «На той стороне города. Вон последний трамвай отходит». Догнал я трамвай, вскочил на ходу, и минут сорок спустя он привез меня к ярко освещенному дому, к управлению Западной железной дороги. Здесь, как и по всей стране, железнодорожный управленческий аппарат работал до утра. Эта манера превращать ночь в день пришла сверху. Сталин работал всю ночь до рассвета и мог в любую минуту вызвать любого наркома, поэтому, когда наркомом был Лазарь Моисеевич Каганович, то работал обычно до шести утра и мог вызвать любого из нас, мы тоже сидели в кабинетах.

Пришел я в кабинет начальника дороги, его нет. Сидит секретарь в военной гимнастерке без знаков различия. Спрашиваю: «Где Русанов?» Отвечает: «У соседей». Попытался я уточнить, ничего не добился, кроме этого «он у соседей».

Иду к заместителю Русанова по строительству Малинину. Я его хорошо знал по работе в НКПС, его недавно назначили сюда из Москвы. Сидит он один–одинешенек, вид расстроенный, какой–то не от мира сего. Спросил я, чего он сидит и не идет домой. А он и говорит: «Незачем. Со мной тут все, что нужно. Вот сумочка, в ней смена белья, сухарики. На первые дни ареста». Я, конечно, всякого навидался в эти тяжкие дни, однако такое откровение услышал впервые. Говорю:

— Шутите?

— Какие шутки? Не хочу причинять боль семье. Пускай арестуют здесь.

— За что же вас арестовывать? Вы честный человек, хороший и нужный государству инженер.

Он кивнул вяло.

— Да–да! — говорит. — Честный и нужный, Русанов тоже был честный и нужный. И Сааков тоже… Они уже арестованы. Теперь, видимо, мой черед. А вы что тут? Тоже проверять нас?

Памятуя, что Сталин запретил мне, пока не приму дороги от Русанова, говорить, зачем я приехал, я сказал неопределенно, что, дескать, и проверка входит в мои обязанности. Западная дорога–то откатилась на последнее 45‑е место среди дорог Советского Союза.

Малинин опять покивал:

— А как же иначе, если все арестованы?

Вялость и безразличие, полная подавленность — такую реакцию на кампанию арестов, развернутую наркомом внутренних дел Ежовым, я встречал уже и на Омской, и на Южно — Уральской дорогах. Чтобы как–то встряхнуть Малинина и сделать его союзником в предстоящей борьбе за восстановление нормальной работы Западной дороги, я сказал, что как инспектор–ревизор встретился с похожей ситуацией на дорогах Сибири и Урала, что мне удалось отстоять Сергея Андреева и Николая Бодрова, на которых шпионоискатели уже завели дела.

— Я их обоих знаю. Порядочные люди, — сказал Малинин и опять погрузился в апатичное молчание.

Остаток ночи я провел в управлении дороги, в комнате отдыха, а едва проглянуло утро, позвонил начальнику политотдела дороги Курлыкину. Представился уполномоченным ЦК ВКП(б). Курлыкин тут же пришел, но полуторачасовой с ним разговор ничего дельного не дал. Курлыкин то ли не знал, как следует, обстановки, то ли сознательно избегал называть вещи своими именами, но кроме общих фраз о падении дисциплины, о недостатках в социалистическом соревновании, и т. д. и т. п., я от него не услышал. Единственно узнал поименно, кто из железнодорожного начальства и когда арестован. Оказалось, что почти все. Я должен принять дорогу, управление которой распалось.

Решаю срочно восполнить потери в управлении за счет квалифицированных кадров в Минске, Орше, Рославле и Вязьме. Многих хорошо знаю по прежней работе. Сажусь за телефон. Звоню. Начальники отделений везде отсутствуют. Где они? Ответы стандартные: «Такой–то у соседей». В Рославле удалось дозвониться до двоих товарищей: до начальника локомотивного депо Константина Засло- нова и начальника отделения движения Гусева. Оба сидят под домашним арестом. Оба знающие, энергичные специалисты. Возьму их в управление дороги руководить службой движения и паровозной службой. Предлагаю им это. И Заслонов, и Гусев согласились, но прибавили, что их не выпустят, и я должен сперва договориться с местным дорожным отделом НКВД.

Пришлось звонить в Рославльский дорожный отдел НКВД. Его начальник удивился, что уполномоченный ЦК ВКП(б) ходатайствует за подследственных. Потом что–то заподозрил. Пришлось применить последнее средство. Отправляя меня в Смоленск, Сталин предупредил, что, если возникнут трудности, я могу давать должностным лицам служебный телефон его секретаря Поскребышева. Этот совет я использовал. Услышав фамилию Поскребышева, рославльский начальник заторопился выполнить мою просьбу и сообщил, что немедленно отправит Заслонова и Гусева ко мне в служебном вагоне и с охраной.

В Вязьме я разыскал по телефону еще одного толкового специалиста, Валуева, начальника местного депо. Тоже предложил ему выехать в Смоленск. Он ответил сухо и зло:

— Вы, Ковалев, уже все для меня сделали. Исключили из партии, заточили в собственной квартире. Сижу и жду. Чего Вам еще?

Сперва я ничего не понял. Потом выяснилось, что Валуев принял меня за однофамильца Ковалева — начальника Вяземского отдела НКВД. Я объяснил Валуеву, кто я. Он сказал:

— Все равно тот Ковалев меня не выпустит. И повесил трубку телефона.

Пришлось мне связываться с «тем» Ковалевым, объясняться, дать телефон Поскребышева, что и решило дело. Ковалев выслал в Смоленск Вачуева под охраной чекиста.

В этих разговорах и переговорах прошло два дня. Звоню первому секретарю Смоленского обкома партии товарищу Савинову, прошу принять. Он принял тут же. Ему я сказал о постановлении Политбюро ЦК, о поручении Сталина в семь дней принять дорогу от Русанова. Я уже двое суток сижу в управлении дороги и не могу дознаться, где Русанов. Формально он под домашним арестом, но его нет ни дома, нигде.