Она (Новая японская проза) - Каору Такамура

Перед отъездом, едва я облачилась в красное платье и принялась натягивать красные чулки, у моей кошки началась течка. Пришлось отдать ее на передержку. За все пять лет, что она, уже не котенок, а взрослая кошка, жила в моем доме, такое случалось с ней всего раз. А тут хвост трубой, походка изменилась до неузнаваемости. Уверенности, что это и впрямь течка, у меня не было. Вдруг соседский котяра, что ежедневно являлся мирно поиграть, затянул свое мяу-мя-я-я-у. К нему присоединились другие, котов прибывало, а их вопли становились все громче. Вскоре у моей кошки прямо на глазах раздулся живот, он почти волочился по полу. Потом она зарылась в груду белья и бумажных пакетов между стиральной машиной и стеной, откуда почти сразу донеслось попискивание котят, штук эдак десяти или даже двадцати. На этом странности не кончились.

Выхожу из дому, от станции «Институт домоводства» доезжаю до Такаданобаба; хочу сделать пересадку и с удивлением замечаю, что все вывески — старые, времен давно исчезнувшей государственной железнодорожной компании. Сажусь на поезд скоростной всеяпонской линии Синкансэн (он, кстати, выглядит до неузнаваемости усовершенствованным, точно из будущего) и добираюсь до города Нагоя, откуда по местной ветке Кинтэцу приезжаю в Мацудзака. Снова пересадка, и вот уже поезд везет меня в сторону карнавальной Канибара, углубляясь в горы на границе двух провинций. Минуем вывески, тупики, территорию канифольной фабрики, устроенной в тоннеле в горном склоне. Внезапно становится темно, кажется, наступила ночь. Сначала меня удивляет такая внезапность — а как же закат, сумерки? — но потом я понимаю, что стемнело из-за нависших над дорогой скал. Промелькнули тридцать станций, и снова вспыхивает солнце, потом скалы опять подступают вплотную к путям, и вагон погружается во тьму, которую через минуту рассеивают яркие солнечные лучи, потом солнце опять затмевается. Поезд останавливается. На платформе ни души. Сказать по правде, и в вагоне я была одна. В поезде всего три вагончика часть последнего застелена ярко-красным ковром, на котором выставлены на продажу всякие красные мелочи и несколько красных шелковых шляп. Продавец отсутствует. Каждому из гостей юбилейных поминок определено строго свое время прибытия, и до известного момента мы все остаемся друг для друга невидимками.

На станции тихо, как в глазу тайфуна. Я смотрю вперед и замечаю буквально в десятке метров от себя другую станцию. Я-то приехала на Канидэси, а там — Канидэнай. Рельсы обрываются, упираясь в столб из криптомерии с выдолбленной надписью: «Тысяча метров над уровнем моря». Рядом остановка автобуса, и там — никого. Интересно, каким станционным павильоном из двух пользуются пассажиры? Может, поезда от двух соседних платформ ходят в противоположных направлениях и двухсотлетие тут вовсе ни при чем? Мне подумалось, не отразился ли этот железнодорожный абсурд на мозгах тех политиков, которые в изобилии рождались в нашей родовой усадьбе? А ведь до самой усадьбы я еще и не добралась.

Хотя от одной станции до другой не дальше, чем от глаза до носа, они совсем разные. Канидэнай посолиднее, ее явно обслуживает многочисленный штат железнодорожников, да и сама платформа подлиннее. А безмолвный вокзал Канидэси напоминает скорее крохотный склад при убогом магазинчике. Мне и дверь вагона пришлось самой открывать.

Впрочем, уже лет тридцать, как куда-то подевались одетые в форму проводники, и пассажиры сами принуждены открывать двери на остановках. Через распахнутое оконце заглядываю в неказистый вокзальчик Канидэси, и обнаруживаю внутри обширное помещение, совершенно не соответствующее скромному внешнему виду станции. Вообще здесь как-то странно: новые циновки татами на полу, все прибрано, несмотря на лето, жарко пылает огонь в жаровне хибати, на которую водружен большой алюминиевый чайник с надписью «Начальная школа Каникамонэ»; ровными рядами и почему-то перехваченные резинками лежат пачки билетных книжиц с отрывными талонами: несколько стариков с отсутствующим выражением в чинном спокойствии пьют чай. Не могу сказать наверное, живые это люди или покойники-гости, прибывшие на поминки и сразу засевшие за чаепитие. А, может, просто жители Канидэси, понятия не имеющие о нашем двухсотлетии. Впрочем, с чего бы им тогда говорить исключительно о поминальной службе? Да еще держаться так, словно они для меня спектакль разыгрывают.

Гостей встречают представители главной усадьбы. У некоторых они интересуются, почему это их красные кимоно пошиты из такой дешевой ткани.

Несколько пожилых людей садятся в кружок, и один из них, озираясь, странно задирает голову и голосом актера Кабуки в амплуа ребенка пронзительно кричит: «Слушайте, слушайте, господа!» — и другой тотчас отзывается столь же пронзительно: «Послушайте повесть о нашем молодом господине Савано. Двухсотлетние поминки случаются редко-редко, вот и перестраивают зал Праздника поминовения Бон и зал Нового года».

Трое поднимаются со своих мест, проделывают несколько кукольных танцевальных па и поют:

Мы построим дом о восьми углах,Подношение поднесем.Будет в доме томПоминальный зал,Новогодний зал,Церемоний зал,Каждодневный зал.

Встает еще один и тоже танцует, напевая:

Потому, потому он закончит тот дом…

Тут я догадываюсь, что все это — пожилые женщины, совершенно на одно лицо, не отличить. Оставшиеся сидят, как тени, потом разом начинают голосить: «Все дочери господина Савано прекрасны собой, редкостные барышни, что им женская доля — они учатся по университетам, с детства привыкли в европейских одеждах щеголять, их и воспитывают соответственно, то-то они на своих сестриц из младших домов не похожи», — и, как-то по-птичьи, хором затянули:

Ах, сестрицы из младших домов.Побогаче берите себе муженьков!И живите отдельно от родственников.

Скорей замуж выходиДа внучков мне народи!Пусть внучки умны растут —Всех завидки заберут.

Отчего внучек так быстро растет?Добрый дух над ним руки простер.Вы бросайте в поле куриный помет,Это он нашим внукам силу дает!Ну, а Небо их бережет.

Наступает секундное молчание, потом все разом разражаются громким хохотом; слышатся крики одобрения.

Расти внучек на зависть всем,Расти внучек крепышом.Уже вырос внучек.

Заклинания с упоминанием куриного помета, а, равно, конского навоза и человечьего дерьма, весьма способствуют обильным урожаям, да и дети от них быстрее растут.