Французская литературная сказка XVII – XVIII вв. - Франсуа де Ла Круа

Пока Зирфила беззаботно жила во дворце Нинетты, Палисандр томился от скуки у Гарпагоны. Ему шел уже пятнадцатый год, и ум подсказывал ему, что он не создан жить в том окружении, в котором оказался. Он начинал ощущать некие смутные желания, которые, поскольку они не относились к определенному объекту, повсеместно его смущали. Он вдруг обнаружил, что у него есть сердце, волнение которого не может быть выражено ни одним из органов пяти чувств. Временами принца охватывала какая-то странная истома, которая была сродни удовольствию, хоть и пробуждала желание испытать и более острое наслаждение. Он маялся, томясь по неведомо кому, кто мог бы развеять смятенность его души, и вместе с тем искал уединения. Он убегал в самые глухие уголки парка. Там, пытаясь разобраться в своих чувствах, он подчас выглядел весьма глупо, напоминая мечтательных юношей со старых гравюр.

Гарпагона понимала, что за недуг точит Палисандра, и радовалась, предвкушая, что скоро станет его целительницей. Но она замечала, и это ее весьма злило, что всякий раз, как она пыталась приласкать юношу, он резко отстранялся от нее и приходил в ярость. Известно ведь, что навязанная ласка мало кому желанна и что охотно раздают лишь те поцелуи, которые никто сам не хочет сорвать.

Гарпагона была в полном отчаянии. Ведь совет фей постановил, что принц будет жить у нее лишь до семнадцати лет, а потом она потеряет над ним всякую власть.

Короли обоих королевств — Палисандрии и Пустяковин — с нетерпением ждали этого дня, чтобы, поженив наследников, соединить свои владения в одно государство.

Подаграмбо, как только узнал об их плане, поклялся, что этому не бывать. Он велел подать себе роскошный экипаж и отправился ко двору Нинетты. Его там приняли с той вежливостью, которую оказывают обычно важным персонам, но она отнюдь не свидетельствует об истинном уважении к ним.

Чтобы не терять зря времени на праздные комплименты, Подаграмбо с места в карьер объяснил Зирфиле, какие чувства, точнее, какие желания она в нем пробуждает. Юная принцесса, которая так и не научилась ничего скрывать, не стала его томить неизвестностью, а со всей свойственной ей наивностью сказала ему, что испытывает к нему отвращение. Подаграмбо был крайне удивлен этим признанием, но вместо того, чтобы ретироваться, решил все же попытаться завоевать сердце Зирфилы и добиться ее руки. Он стал судорожно искать способа ей понравиться, но, как известно, в таких случаях чем больше ищешь, тем меньше находишь. Он старался подражать во всем придворным, но если их жеманство бывало порой смешным, то ужимки Подаграмбо просто навевали тоску. Откровенное жеманство вообще-то не всем к лицу, и уж меньше всего оно подходило Злому Духу. Чем больше он пытался разыгрывать из себя фата, тем яснее все видели, какой он дурак. Короче говоря (я не люблю длинных историй), изрядно наскучив всему двору своими кривляниями и донельзя утомив юную принцессу своими глупостями, он ни на шаг не приблизился к цели. По общему мнению, он был самым плоским Злым Духом из всех, когда-либо существовавших на свете. И эта репутация за ним укрепилась повсеместно — как в придворных кругах, так и в народе.

Подаграмбо подозревал, что он стал посмешищем для всего двора, но вовсе не потому, что был проницателен. Просто большинству глупцов свойственно очень высоко себя ценить, но при этом понимать, что многие люди могут отзываться о них дурно. Сильно раздосадованный, он вернулся к себе, чтобы выдумать какую-нибудь необычайную месть и посоветоваться с Гарпагоной, как ловчее похитить принцессу. Нинетта предвидела, что такие попытки могут быть предприняты, и дала своей дорогой Зирфиле волшебный шарф — его магическая сила заключалась в том, что он предохранял от любого насилия.

А тем временем Палисандр не мог справиться с меланхолией, которая его просто снедала. И Зирфила тоже томилась, сама не зная отчего. Молодые люди часто гуляли в одиночестве, и, когда случайно подходили к ограде, разделявшей их парки, каждый чувствовал, что какая-то неведомая сила тянет их за ограду. Они недоумевали, почему именно это место, самое запущенное в парке, кажется им столь привлекательным, но стали ходить туда ежедневно, и только наступление ночной тьмы принуждало их возвращаться к себе.

Однажды, когда принц, стоя у ограды, размышлял обо всем этом, из его груди вырвался горький вздох. Принцесса с той стороны ограды услышала его, почему-то разволновалась и стала прислушиваться. Палисандр снова вздохнул. Зирфила, никогда не вникавшая в то, что объясняли ей учителя, восприняла этот вздох удивительно проникновенно. И ответила таким же горьким вздохом.

Возлюбленные — ибо с этой минуты они стали возлюбленными — услышали друг друга. Язык сердца общепонятен, нужно лишь быть чувствительным, чтобы его понимать и на нем говорить. Любовь тут же зажигает пламя в сердце и озаряет лучом света разум. А услышав друг друга, они тут же захотели увидеться. Любопытство — плод первого знакомства. Короче, принц и принцесса двигаются навстречу друг другу, ищут друг друга, раздвигают ветки разросшихся кустов, и вот они уже стоят друг против друга! О боже! Какой восторг! Только если вам столько лет, сколько им, если вас с той же неотступностью терзают желания, если у вас такой же сумбур в голове, если в жилах ваших тот же огонь и если вы столь же несведущи в делах любви, вы в состоянии оценить, что с ними произошло. Обоих охватывает дрожь от новизны того, что они испытывают, они вкушали блаженство пробужденной чувственности. Они касаются друг друга. Молча. Потом у каждого вырываются какие-то невнятные слова, потом они начинают говорить и говорят безостановочно, задают тысячу вопросов и толком на них не отвечают, но именно такой сумбурный разговор им по душе, все их сомнения рассеяны: они понимают, что любят друг друга с первого взгляда, что нашли то, что искали, что они созданы друг для друга. Палисандр, который до сих пор не видел ни одной женщины, не считая Гарпагоны, открыл для себя новый мир. А Зирфиле, не обращавшей решительно никакого внимания на кавалеров при дворе Нинетты, казалось, что она встретила неведомое ей новое существо. Палисандр поцеловал руку Зирфилы. Бедное дитя, в своем неведении не считавшее, что оказывает милость, а тем более, что совершает проступок, ему не препятствовало. У Палисандра были лишь самые лучшие намерения, поэтому ему и в голову не приходило, что его нежные прикосновения могут кого-то оскорбить, и он осмелел, а Зирфила с детской непосредственностью отвечала ласками на его ласки. Не имея никакого представления о пороке, она, естественно, не знала, что такое целомудрие.[187] Они уселись на траве, крепко прижались друг к другу и принялись целоваться. Зирфила была готова на все, чего хотел Палисандр, она сама заключила своего возлюбленного в объятия. Палисандр положил руку на едва намечающуюся грудь Зирфилы и нашел губами ее губы. Души их слились в божественном опьянении, их уносит поток радости, они наверху блаженства, желание захлестывает их, они изумлены, что можно, оказывается, быть такими счастливыми и все же желать чего-то еще. Они наслаждаются всеми прелестями друг друга, которые доступны взорам, не подозревая, однако, что есть и нечто скрытое, без чего полного счастья, увы, не наступит. И все же мне кажется, что за этот первый урок любви они уже многому научились.

О, милые дети! Они были так поглощены друг другом, что забыли обо всем на свете и не собирались расставаться. Но так как они не вернулись с прогулки в положенное время, то и Гарпагона, и Нинетта порознь отправились искать своих воспитанников. Голоса фей вспугнули юных возлюбленных, и они нехотя разбежались в разные стороны. Только надежда на то, что они увидятся завтра и смогут снова насладиться теми же радостями, заставила их оторваться друг от друга. Если феи заподозрят, что они нашли друг друга, их разлучат — это было яснее ясного. Первое чувство так доверчиво в своих желаниях и так робко в своих порывах.

Образ Зирфилы, запечатлевшийся в душе Палисандра, сделал для него Гарпагону еще отвратительней, чем прежде. Что до Зирфилы, то хоть ей и пришлось расстаться с Палисандром, та радость, которую она испытала в его невинных объятиях, придала новый блеск ее красоте и озарила ее каким-то внутренним светом. Ведь известно, что удовольствие красит человека, а любовь его озаряет. Однако у меня нет слов, чтобы передать изумление придворных, когда они обнаружили, что Зирфила разом поумнела. В тот вечер был как раз большой прием у Нинетты и кто-то отпустил по адресу Зирфилы плоскую шутку, одну из тех, которые себе позволяют мелкие людишки, ощущающие свое превосходство над теми, кого они полагают глупее себя. Бедная Зирфила прежде часто бывала предметом подобных шуток. Но, начиная с этого вечера, она стала отвечать на них язвительно, тонко, но при этом безо всякого раздражения, так, что неудачные шутницы (ибо наверняка это были женщины) изумились мудростью ее разящих ответов и были уничтожены церемонной учтивостью, с которой она к ним обращалась. Мужчины пришли в восторг и аплодировали. У Нинетты на глазах сверкали слезы счастья, придворные дамы краснели от досады. Они и так с трудом мирились с красотой Зирфилы, утешаясь лишь ее глупостью. Выносить их колкости было невозможно, и у принцессы, казалось, не оставалось другого выхода, как озлобиться. Злость часто заставляет уважать то, что вызывает ненависть. Но маленькая принцесса была слишком благородного происхождения, чтобы использовать этот недостойный способ защиты.